- Форма должна непрерывно меняться, - Алик вклини-лся в монолог Дагмар. - Неизменность формы может приве-сти к ее окостенению. А застывшая форма - это смерть. Чашка не выдержит внутреннего напряжения и лопнет.
- Ничего не окостенеет, - Дагмар раздраженно присту-кнула чашкой о стол. - Надо не менять существующую форму, а совершенствовать, вот и все. Если бы это понимали в кремлевском руководстве в конце прошлого века, то все мы до сих пор жили бы в Советском Союзе, а Берлин был бы столицей ГДР.
- Кто же должен был ее совершенствовать? Маразма-тики из политбюро ЦК КПСС?
Мила под столом наступила Алику на ногу, но Дагмар отреагировала на удивление спокойно.
- В этом все и дело, - вздохнула она. - Китайские това-рищи вовремя поняли, что залог успеха - это сменяемость руководства. Нужно готовить смену, правильно ее воспиты-вать, а затем бережно передавать ей власть...
- ...то есть клонировать одну и ту же закостенелую форму, - подхватил Алик. - Кому нужны все эти китайские премудрости с воспитанием молодежи и передачей власти? Не проще ли и не честнее в положенный конституцией срок провести очередные выборы и сменить власть?
- Пролы могут выбирать только себе подобных, - през-рительно сощурилась Дагмар. - В Венесуэле, например, выбрали водителя автобуса. А страной должна управлять элита, каста посвященных. Только тогда государство может быть сильным.
- Послушайте, Дагмар Ивановна, - раздельно произнес Алик, сдерживая подступившее бешенство. - Скажите честно, кого вы начитались - Ницше, Блаженного Августи-на, Николая Ильина? Если каждая страна будет стремиться стать сильнее соседней, то это будет означать бесконечную череду войн, и ничто другое!
Дагмар поднялась со стула. Ее волосы рассыпались по плечам, спина округлилась, как у кошки перед прыжком, в
глазах промелькнули желтые рысьи искры.
- Господи, о чем вы? - в отчаянии всплеснула руками Мила, изо всех сил пиная под столом Алика. - Разве мы для этого сюда пришли?
- Я вообще не понимаю, зачем мы здесь, - прогудел Загребский. Всему виной этот пакостный карамельный дух, вся эта пастила в шоколаде и прочие профитроли! Идемте к "Бóрису", - воскликнул он, умоляюще воздевая усеянные зелеными веснушками ручищи. - Идемте к "Бóрису"!
У "Бóриса" поблескивала в полумраке барная стойка, пахло пролитым ромом и сигарами.
- Неужели ты не понимаешь, что толпа не в состоянии придумать ничего стóящего? - Дагмар раскраснелась от вишневой наливки и стянула вязаный джемпер. Из-под выреза кофты выглядывали оранжевые скорпионьи клеш-ни.
- Может быть, - кивнул Алик. - Демократия - это во-обще дерьмо. Но ведь ничего лучшего пока не придумали. Это кто сказал?
- Достоевский, кажется, - наморщил лоб Загребский.
- Это сказал Черчилль, - подала голос Мила. - Нам на курсах по дошкольному воспитанию рассказывали.
- Гениально! - воскликнул Загребский. - За это надо выпить шнапса.
- Сам пей эту фруктовую самогонку, - скривилась Даг-мар. - Налей мне лучше честной водки.
Бармен услужливо наполнил рюмки.
- За демократию! - провозгласил Алик.
- Далась тебе эта демократия, - хмельно засмеялась Дагмар. - Любая демократия приводит к диктатуре подонков. Знаешь, кто это сказал? Нет, Загребский, опять ты не угадал со своим Достоевским. И Черчилль тут ни при чем. К такому выводу пришел Альфред Нобель. Возможно, под влиянием этой мысли он и изобрел динамит. Живи он сегодня, то крайне удивился бы, что демократия все еще существует.
- Еще больше он удивился бы словосочетанию "Нобелевская премия мира", - буркнул Алик. - Получается, что процентами с капитала, нажитого на продаже взрыв- чатки, одаривают борцов за мир.
- Вот именно, - Дагмар опрокинула рюмку в накра-шенный рот. - Мир - это лишь цепочка передышек в непрерывно длящейся войне. Война главнее мира. Иначе Толстой назвал бы свой роман "Мир и война".
- А Достоевский - "Наказание и преступление", - под-хватил Загребский. - Уж он-то точно знал, что зло пер-вично, а добро вторично. Сначала убивают, а потом расследуют. При этом ни одно расследование еще не воскресило убитого.
- Увы, это так,- вздохнула Дагмар. - Зло всегда напа-
дает, добро только защищается...
- А что предлагаете лично вы, чтобы это изменить? - запальчиво крикнул пьяный Алик. - С кем вы, Дагмар Ивановна?
- Да ни с кем, - Дагмар устало свесила руки между колен. - В детдоме нам все талдычили про счастливое советское детство, хотя мы не верили ни единому слову - сироты остро чувствуют фальшь. Потом нескончаемые тренировки в "Агрип-шоу", армейская дисциплина, жесткая диета, гастроли... Грета пыталась нам привить западный дух победителей, способных добиваться цели любой ценой, а нам хотелось игрушек, конфет, домашнего баловства. Мы превратились в механических кукол. После ее ареста мы вздохнули с облегчением, особенно когда нас разобрали по семьям. Но мы были уже слишком взрослыми, а главное - чересчур закаленными и выносливыми, чтобы принять весь этот патриархальный, занудно-упорядочен-ный быт. Мы чувствовали себя, как Загребский в кондитерской. Моими новыми родителями стала бездетная пожилая пара из Штутгарта. Они все нудили про христи-анское милосердие и толковали евангельские притчи. Молиться заставляли три раза в день, а в кино водили раз в три месяца. Я сбежала от них, едва мне стукнуло семнадцать. Конечно, российская жизнь грубее и неказис-тее здешней, но память всегда романтизирует прошлое... Иногда меня начинает раздражать европейский рациона-лизм, вся эта долбаная западная демократия, и начинает тянуть в Россию, хотя я знаю, что не выдержу там и месяца - меня просто стошнит от их вранья и безалаберности. Вот тебе и вся моя политическая платформа, Загребский, а не замшелый троцкизм, в который ты меня рядишь. Между прочим, с такими мыслями здесь живет большинство переселенцев из совка, хотя никто в этом не признается. Повинуясь неосознанному желанию побыть в атмосфере советского бардака, они ходят в русские магазины, где все свалено в кучу, как в подсобке какого-нибудь продмага на окраине Воронежа. Покупают лежалую колбасу, просрочен-ные конфеты, заплесневелые семечки... Некоторые посто-янно ездят, как они говорят - "домой", тратят там все, что здесь зарабатывают. Один аусзидлер из Казахстана, - между прочим, этнический немец, - заявил мне, что лучшее на свете пиво варят в его родном Чимкенте. Причем он был искренен, не кривил душой. Просто в его сознании зафиксировались мгновения наивысшего счастья, когда он вместе с соседскими пацанами запивал этим самым пивом воняющую резиной водку, а затем тискал в лопухах доступ-ную барышню из местных. При этом все вокруг говорили исключительно по-русски и плевались семечной шелухой во все стороны света...
Дагмар смолкла и кивнула почувствовавшему значи-мость паузы бармену. Алик сочувственно молчал.
- Может, все же поедем в Каракаллы? - осторожно подала голос Мила. - Освежимся, поболтаем о демократии, о ностальгии...
Дагмар залпом выпила и помотала головой. По ее знаку бармен снова налил ей и быстро пододвинувшему рюмку Загребскому.
- В Каракл... в Каракаллах нужен купальник, - выдох-нула она. - У меня с собой нет.
- Тогда может, во Фридрихсбад? - оживился Загреб-ский. - Там все парятся в натуральном виде, как в день сотворения мира.
- В день ст-творения мира человека еще не было, - с трудом выговорила Дагмар. - Он появился только на шс-стой день. А Фридрихсбад - это ид-дея, - девушка икнула и зажала ладонью рот. - Там вся эта водяра быстро вывет- рится. Господи, зачем же я так напилась...
Икающую Дагмар усадили на заднее сиденье "опеля".
- Фридрихсбадские термы - это рай на земле, - Загреб-ский вырулил со стоянки и покатил по брусчатке Кайзер-аллее. - Бассейны, парилки на любой вкус, фрески, лепни-на, витражи, колонны, купола... И все голые - как положено в раю. Там Достоевский с Гоголем после казино оттягива-лись...