— Миттеран был человеком смелым и прямолинейным, — дипломатично ответил Лэнгдон.
Говорили, что этот покойный ныне президент Франции страдал так называемым фараоновым комплексом. С его легкой руки Париж наводнили египетские обелиски и прочие предметы древней материальной культуры. Франсуа Миттеран питал загадочное пристрастие ко всему египетскому и не отличался при этом особой разборчивостью, поэтому французы до сих пор называли его Сфинксом.
— Как зовут вашего капитана? — Лэнгдон решил сменить тему разговора.
— Безу Фаш, — ответил агент, направляя машину к главному входу в пирамиду. — Но мы называем его le Taureau.
Лэнгдон удивленно поднял на него глаза:
— Вы называете своего капитана Быком?
Что за странное пристрастие у этих французов — давать людям звериные прозвища!
Агент приподнял бровь:
— А ваш французский, месье Лэнгдон, куда лучше, чем вы сами в том признаетесь.
Мой французский ни к черту не годится, подумал Лэнгдон, а вот в иконографии знаков Зодиака я кое-что смыслю. Таурус всегда был быком. Астрологические символы одинаковы во всем мире.
Агент остановил машину и указал на большую дверь в пирамиде между двух фонтанов.
— Вход там. Желаю удачи, месье.
— А вы разве не со мной?
— Согласно приказу я должен оставить вас здесь. У меня есть другие дела.
Лэнгдон вздохнул и вылез из машины. Игра ваша, правила — тоже.
Взревел мотор, и «ситроен» умчался прочь.
Глядя вслед быстро удаляющимся габаритным огням, Лэнгдон подумал: А что, если пренебречь приглашением? Пересечь площадь, поймать у выхода такси и отправиться в отель, спать?.. Но что-то подсказывало ему, что идея эта никуда не годится.
Лэнгдон шагал к туманной дымке фонтанов, и у него возникло тревожное предчувствие, что он переступает воображаемый порог в какой-то совсем другой мир. Все этим вечером происходило словно во сне. Двадцать минут назад он мирно спал в гостиничном номере. И вот теперь стоит перед прозрачной пирамидой, построенной Сфинксом, и ожидает встречи с полицейским по прозвищу Бык.
Я в плену картины Сальвадора Дали, подумал он.
И шагнул к главному входу — огромной вращающейся двери. Фойе за стеклом было слабо освещено и казалось безлюдным.
Может, постучать?
Интересно, подумал Лэнгдон, приходилось ли кому-либо из известнейших египтологов Гарварда стучаться в дверь пирамиды в надежде, что им откроют? Он уже поднял руку, но тут за стеклом из полумрака возникла какая-то фигура. Человек торопливо поднимался по винтовой лестнице. Плотный, коренастый и темноволосый, он походил на неандертальца. Черный двубортный костюм, казалось, вот-вот лопнет на широких плечах. Ноги короткие, кривоватые, а в походке так и сквозила властность. Он на ходу говорил по мобильному телефону, но закончил разговор, как только подошел к двери, и жестом пригласил Лэнгдона войти.
— Я Безу Фаш, — представился он, как только Лэнгдон прошел через вращающуюся дверь. — Капитан Центрального управления судебной полиции. — И голос его соответствовал внешности, так и перекатываясь громом под стеклянными сводами.
Лэнгдон протянул руку:
— Роберт Лэнгдон.
Огромная ладонь Фаша сдавила его руку в крепком рукопожатии.
— Я видел снимок, — сказал Лэнгдон. — Ваш агент говорил, будто Жак Соньер сделал это сам и…
— Мистер Лэнгдон, — черные глазки Фаша были точно вырезаны из эбенового дерева, — виденное вами на снимке — это, увы, лишь малая часть того, что успел натворить Соньер.
Глава 4
Осанкой и манерой держаться капитан Фаш действительно напоминал рассерженного быка. Шагал напористо, слегка сгорбив плечи, тяжелый подбородок вдавлен в грудь. Темные волосы были зачесаны назад и щедро напомажены каким-то лосьоном, отчего блестели и открывали сильно выступавший лоб. По пути темные глазки неустанно обшаривали каждый сантиметр дороги, а еще так и излучали яростную целеустремленность. Наверное, именно поэтому он пользовался репутацией человека строгого и неуступчивого во всех вопросах.
Лэнгдон шел за капитаном по знаменитой мраморной лестнице, что вела к маленькому внутреннему дворику в основании стеклянной пирамиды. Спускаясь, они прошли мимо двух вооруженных автоматами охранников из судебной полиции. Стало ясно: сегодня никто не войдет и не выйдет из этого сооружения без разрешения капитана Фаша.