Пьемур ослабил давление коленей и натянул поводья, осаживая своего скакуна. Затем выпрямился из наклонного положение и мягко сел снова на подушку седла, ожидая, пока Дуралей постепенно перейдёт на шаг.
— Тпру, Дуралей, — сказал Пьемур, натянув поводья снова. Дуралей перешёл с галопа на рысь и наконец, на лёгкий шаг, примерно через длину дракона они добрались до мыса. Они прошагали вперед, где море вдавалось в берег, остановившись у торчавших из воды скал, и Фарли уселась на круп Дуралея, ожидая, пока Пьемур оценит состояние дна и силу течения, омывающего валуны. Долгая скачка галопом расширила дыхательное горло Дуралея и он, громко всхрапывая, опустил низко голову и вытянул повод из рук Пьемура, чтобы иметь возможность видеть воду, омывающую его копыта.
Пока они двигались лёгким шагом, Пьемур позволил своим мыслям свободно кружить в голове, наслаждаясь ничегонеделанием. Он вспомнил долгий ночной разговор с Сибеллом сразу после смерти Амы. Сибелл раскрывал суть не всегда заметной роли арфиста, роли, которую Пьемур исполнял чаще, чем ему казалось.
— Мы должны поддерживать хрупкое равновесие, Пьемур, — медленно сказал Сибелл, его голос был задумчив и серьёзен.
— За стабильность нашего пути развития несёт ответственность каждый, но, арфисты, как хранители наших накопленных знаний и нашего наследия, за которым мы должны присматривать, в особенности. Ты, конечно, знаешь, что Предводители в Бендене были недовольны, что Мастер-Арфист посоветовал им сохранять спокойствие после кражи яйца Рамот'ы. Он был вынужден настоять на своей точке зрения даже тогда, когда Лесса горела жаждой мести, вне зависимости от того, были справедливы её чувства, или нет. Какой цели, ты думаешь, возмездие послужит, кроме того, что смягчит чувство обиды, испытываемое обитателями Бенден Вейра? — в хорошо поставленном голосе Сибелла послышались вопросительные нотки, и Пьемур понял, что его наставник надеется, что Пьемур примет его точку зрения.
— Яйцо вернули, — продолжал Сибелл, — и хотя оскорбление осталось, ошибка была исправлена. Запомни, мой друг: все остальные Вейры ждут от Бендена правления и руководства, так же, как мелкие холдеры полагаются на своих Лордов-Владетелей в обеспечении защиты и стабильности. Мы, арфисты, как мужчины, так и женщины, поддерживаем равновесие между всеми группами общества — теми самыми людьми, которые и представляют собой грузы и противовесы на весах нашего образа жизни.
Пьемур, слегка нахмурив брови и покачивая головой, разглядывал свои руки, лежавшие на коленях.
— Если ты увидел кого-то, находящегося в беде, например, не имеющего убежища от Нитей, будешь ли ты ожидать, пока кто-то другой поможет им? — спросил Сибелл, наклонившись вперед, чтобы привлечь внимание Пьемура.
— Конечно, нет, я помогу им тут же! Я не могу быть уверен, что они будут в безопасности, пока кто-то другой придёт к ним на помощь, — ответил Пьемур.
— Я знаю, ты сделаешь это, мой друг. И еще, я думаю, если ты увидишь кого-то, подвергающегося не столь очевидной смертельной опасности, но с более сложными проблемами, ты предложишь им любую помощь, которую сможешь оказать. Я прав?
— Конечно. Это наш долг — помогать друг другу, — ответил Пьемур.
— Тут я с тобой согласен, Пьемур. Мы обязаны помогать друг другу, из чего вытекает всё остальное.
— Извини, Сибелл, — сказал Пьемур. — Но иногда трудно понять, в чем заключается моя роль. Я не вижу, чем я могу помочь каждому. Я никогда не представлял себе, когда был в Цехе Арфистов, что буду заниматься чем-то другим, кроме пения. И теперь, когда, наконец, я обрёл свой взрослый голос, и мне комфортно с ним, пение оказалось не таким важным для меня. Как странно, Сибелл, я думал, если найду свой голос, это решит все мои проблемы, но так не произошло. Всё это кажется бессмысленным мне сейчас.
— Это потому, что ты намного больше, чем просто поющий голос, Пьемур, — сказал Сибелл, и в его голосе послышалось теплота. — Ты умеешь очень многое! Может, эти умения кажутся тебе обычными, но на самом деле они полезны и важны. Ты просто должен верить в себя.
Пьемуру вспомнилось, что когда Сибелл похвалил его, его щеки запылали огнём и он заёрзал от смущения. Ему было странно слышать похвалу за что-то, кроме пения. Пение! Он не думал ни чем другом после того, как его голос сломался, и вдруг его осенило, что очень долгое время он лишь оглядывался назад, на то, что было, а не вперед, на то, что может быть. Он позволил своему певческому голосу затмить всё остальное. Но странность была в том, что когда он пел для Амы, и его голос звучал не фальшивя, он ничего не почувствовал. Ни чувства облегчения, ни прилива радости от того, что снова может петь. Он покачал головой, подумав, что вёл себя совсем, как Древние, и, получается, застрял в своём прошлом, тоскуя по нему.