Выбрать главу

  Теперь Британия осталась одна. 16 июля Гитлер издал директиву о вторжении. И, судя по армадам«Мессершмитты», «Дорнье», «Хейнкельсы» и «Юнкерс», роясь в небесах, имели полное намерение осуществить это.

  Но был ли он? Разве не было более вероятным, что атаки были направлены на смягчение Великобритании, чтобы побудить ее заключить сделку с Германией, о которой всегда мечтал Гитлер?

  Действительно, всего через три дня после издания директивы Гитлер сказал Рейхстагу: «В этот час я считаю своим долгом перед собственной совестью еще раз обратиться к разуму и здравому смыслу как в Великобритании, так и в других странах…»

  Фюрер был ошеломлен упрямством британского народа. Даже больно, что они не оценили его благотворительные планы, которые оставят Британскую империю или большую ее часть невредимой.

  Нет, сердце Гитлера на самом деле не было в оккупации Британии: его амбиции лежали в другом месте - на востоке.

  И именно эта вера стала краеугольным камнем первой фазы Великой стратагемы Черчилля, которая зародилась с тех пор, как он впервые предложил Брендану Бракену двумя годами ранее, чтобы Германия и Россия были вынуждены вести борьбу друг с другом до тупика.

  С юга доносился гул приближающихся самолетов.

  Клементина крикнула из дома: «Зайди, Уинстон».

  Черчилль в малярном халате и серых брюках притворился, что не слышит, и прикрыл глаза, чтобы посмотреть на вражеские эскадрильи. Они летели высоко в летнем небе в плацдарме.

  Черчилль сказал: «Хотел бы я иметь бинокль, но если я войду за ними, Клемми меня закроет».

  «Так и должно быть», - сказал ему Синклер. «Мы не можем позволить, чтобы наш премьер-министр обстрелял« мессершмитт »».

  Его тон был почти легкомысленным, что удивило Черчилля. Синклер, похожий на шотландского лэрда, был хитрым, но суровым. В прошлом он демонстрировал анимацию исключительно, когда говорил о своем единственном сыне Робине; Робин умер на пляжах Дюнкерка.

  Возможно, неминуемая опасность пробудила в нем легкомыслие; это был наркотик, который воздействовал на мужчин по-разному. Некоторых это заставляло унижаться, некоторых это приводило в восторг, у некоторых становилось безрассудно. «Со мной все это происходит, - подумал он, - но публика должна видеть только браваду».

  Внезапно со стороны полуденного солнца атаковали Спитфайры. Стучали пулеметы; аккуратно расположенные эскадрильи немецких самолетов распались, и Черчилль вскочил и кричал: «Браво!»

  Клементина выбежала и протянула им оба стальных шлема. «Если ты не хочешь укрыться, - сказала она, - тебе лучше надеть его».

  Небо над безмятежной сельской местностью теперь было покрыто клубами белого дыма; из среды высоко сражающихся самолетов один упал, вращаясь к земле, оставляя за собой черный дым.

  - Один из них или один из наших? - спросил Синклер.

  «Бог его знает, бедняга». Черчилль снова сел на скамейку рядом с Синклером. «Но я знаю это, мы не можем позволить себе потерять намного больше. Макс Бивербрук отлично справляется со своей работой, но даже он не может заменить самолеты с такой скоростью, с которой мы их теряем. Видите ли, люди считают только те самолеты, которые мы потеряли в бою: они забывают о тех, которые были уничтожены на земле, когда гунны бомбили наши аэродромы ».

  «По крайней мере, мы знаем, куда они собираются ударить», - сказал Синклер, отбросив легкомыслие.

  «Ах, Ультра, мой самый секретный источник. Но нам нужно сделать лучше, чем это. Если они продолжат бить по аэродромам, нам конец. Интересно, - задумчиво сказал Черчилль, - если бомбардировка Берлина заставит Гитлера и Геринга бомбить наши города, а не нашу оборону… »

  Два самолета вышли из боя. Дорнье, преследуемый Спитфайром. Они так низко ревели над Чартвеллом, что Черчилль и Синклер видели пилотов. Орудия «Спитфайра» пылали, гильзы гремели по крыше и террасе.

  Из «Дорнье» вырвался черный дым. Он медленно перевернулся с похоронным величием и исчез, а «Спитфайр» радостно поднялся и вернулся в бой.

  Но битва почти закончилась. Потрепанная армада возвращалась домой, сбрасывая бомбы на сельскую местность. Следы белого дыма распространялись, переплетались, плыли… «Цветочная дань уважения», - заметил Черчилль.