Судя по реакции окружающих, его слова могли быть произнесены на португальском или английском. Наконец юноша проговорил тусклым, ничего не выражающим голосом:
— В июне королева родила близнецов; девочку и мальчика. Девочка умерла во время родов. Мальчик, Виктор, поручен заботам лучших лекарей страны. Одни из них говорят, что он выживет, большинство в это не верят. Мы не можем произвести на свет близнецов. Король посчитает это дурным знаком.
Оуэн вынул руку из узкого родового канала и посмотрел на мать, чьи глаза были едва видны из-за огромного живота. Он прочитал в ее взгляде страх, но причиной были не предрассудки двора, а опасение за детей и боль, которая терзала ее тело.
Он положил окровавленные руки так, чтобы она их не видела, но почувствовала утешительное тепло, и обратился прямо к ней:
— Мадам, вполне возможно, что внутри вас находятся трое детей. Такие случаи известны. Но даже если это и не так, мы должны позволить им увидеть свет дня. Король Анри человек разумный, и я сомневаюсь, что он посчитает появление на свет ваших детей дурным предзнаменованием для своего сына.
Он увидел, как она пытается что-то сказать, но не смог различить слова. Она облизнула губы сухим языком и предприняла новую попытку:
— Делайте то, что вы должны. Поступайте по собственному усмотрению.
Решимость, читавшаяся в ее взгляде, была именно тем, что когда-то заставило Седрика Оуэна выбрать именно эту профессию и что не позволяло ему от нее отказаться, несмотря на идиотизм окружающих, предрассудки и чуму. В груди у него возникло диковинное и одновременно знакомое ощущение, и он послал самую сообразительную служанку за горячей водой и чистыми простынями, а сам обратился к живущему в его сознании голубому камню, который определял его дорогу в жизни и всегда помогал в выбранном деле. Завернутый в кусок мешковины драгоценный камень был надежно спрятан под одной из половиц в его комнате, но он чувствовал его присутствие с тех самых пор, как занялся медициной. Несколько мгновений он парил в чистом голубом небе и сверху смотрел на мир, где суетились похожие на муравьев люди. Среди этих муравьев выделялись, точно драгоценная золотая пыль, его пациенты, и он болел за них всей душой.
Когда Седрик Оуэн вернулся в реальность, одновременно удерживая в себе все, что было далеко и рядом с ним, он обратил обостренное внимание на женщину и две новые жизни, которые ощущал под своими пальцами.
— Месье де Монтгомери?
Голос доносился до него словно издалека. Седрик сел на выскобленный пол, еще сырой после того, как его вымыли служанки, и прислушался к звукам, которые издавал выживший малыш, сосавший грудь матери. Точка Фортуны оставалась в созвездии Близнецов ровно столько, сколько понадобилось, чтобы младенец появился на свет при ее благословении, но изменила свое положение, прежде чем смог благополучно родиться второй ребенок, и Рак раздавил его своими клешнями. Мертвое тельце уже завернули в чистую ткань и отложили в сторону. Позвали священника, который произнес молитву на латыни, а затем на архаичной форме французского, понятной матери, и ушел, перекрестившись.
Оуэн погрузился в мир за гранью усталости, где мучительная боль в руке стала сладостной наградой, а близость к новой жизни — даром, возвысившим его над страхами, надеждами и мелкими заботами тех, кто его окружал.
А еще он забыл о своем вымышленном имени.
— Месье де Монтгомери! Королева требует вас к себе.
— Королева? — Неожиданно он вспомнил, кто он такой и где находится. Терпение не было отличительной чертой Екатерины Медичи. — Почему?
Шарль, отец одной живой девочки и одной мертвой, побледнел как полотно. Он изобразил на лице подобие улыбки и ответил:
— Королева узнала о нашей… радости. Она хочет взглянуть на молодого доктора из Шотландии, который сумел привести в мир живую девочку.
Оба ребенка были девочками. Живую родители были вынуждены назвать Викторией, в честь больного принца, осчастливившего своим появлением на свет королеву Франции Екатерину и Генриха II, ее мужа.
Здесь-то и крылась проблема. Сестра короля, вдовствующая королева-мать Шотландии, являлась самым могущественным союзником Франции в сложных политических войнах и воевала с Европой. Ее дочь Мария, официальная королева Шотландии, жила во Франции, вверенная заботам своего дяди, а при французском дворе находилось шотландцев ничуть не меньше, чем самих французов, и любой из них мог в первые минуты разговора догадаться, что шотландец с полосами морковного цвета и опасными для дам глазами, которые при определенном освещении казались карими, а порой становились зелеными, мало что знает о Шотландии, о ее народе и политике.
Если они поймут, что он англичанин, его могут отправить в Англию, чтобы там предать суду за ересь. Или пригласить одного из представителей его преосвященства Папы Павла IV, чтобы он свершил правосудие прямо здесь. Инквизиция активно действовала во всей Европе, в том числе и во Франции. В любом случае он умрет на костре, если ему повезет, или под пытками, если удача от него отвернется.
Седрик Оуэн поднялся на ноги и потянулся за своей рубашкой, которую аккуратно положил на комод в углу комнаты. Он никогда не придерживался моды, принятой в Лондоне и пробравшейся в Кембридж — двор в миниатюре.
Французский двор даже больше английского славился своим трепетным отношением к одежде, а королева являлась законодательницей моды. Оуэн окинул себя придирчивым взглядом. Панталоны были чистыми, но это лучшее, что про них можно было сказать; ткань хоть и самая хорошая, какую удалось достать в Кембридже, но домотканая, она вряд ли могла произвести впечатление на самых роскошных аристократов Европы. Зато плащ из коричневого бархата отлично сочетался с костюмом такого же цвета. Оуэн вспомнил — и теперь пожалел, — что поверил дочери торговца тканями, уверявшей его, будто этот цвет прекрасно подходит к цвету его глаз. Правда, плащ вместе со шляпой все равно остался у него дома.
Он поднял глаза и обнаружил, что на него смотрит Шарль.
— Королева будет снисходительна к вашему внешнему виду. Ей важны ваши умения, а не демонстрация мастерства вашего портного.
Оуэн низко поклонился, потому что это было легче, чем говорить, и показал на дверь. На пути к ней они миновали маленький гроб, в котором лежало тельце младенца.
Седрик Оуэн ни разу в жизни не был при дворе. Он шагал по коридорам, по сравнению с которыми коридоры его родного Кембриджа казались серыми и непримечательными, а ведь он считал их великолепными. Они поднялись по бесконечным лестницам, и в конце концов его завели в переднюю перед спальней маленького принца: обшитое дубовыми панелями помещение, где пахло серой и маслом розмарина и едва различимо — розовой водой и болезнью. Ставни на окнах были закрыты с одной стороны, чтобы не впускать внутрь вечернее солнце, и открыты с другой, так что в комнате гулял легкий ветерок, что само по себе показалось Седрику Оуэну чудом.
В одном углу комнаты столпились несколько мужчин средних лет, которые, судя по всему, считали, будто длинные бороды и черные одеяния придают им ученый вид. Оуэн заметил их краем глаза и решил, что они не представляют для него опасности.
Все внимание в комнате было приковано к королеве, облаченной в шелковое платье цвета слоновой кости, с бантиками на талии и по подолу; алмазы, чья стоимость вполне могла составить выкуп за императора, украшали ее волосы и шею. Оуэну хватило одного взгляда, чтобы понять, что ее величество недавно плакала, хотя фрейлины, занимавшиеся ее внешностью, постарались это скрыть при помощи косметики.
Как профессионал, он не мог не восхититься выдержкой королевы. Прошло всего два месяца после родов, но Екатерина Медичи выглядела так, словно миновало два года. Весь двор знал, что ее муж, король Франции, обожает свою любовницу Диану де Пуатье, а с женой спит, исполняя свой долг, чтобы дать наследников короне. То, что брошенная женщина может выглядеть так царственно, как выглядела она в данных обстоятельствах, являлось очередным свидетельством ее воспитания в семье Медичи. Власть порождает власть, а Медичи никогда не страдали от ее отсутствия. Сейчас она окружала королеву ореолом, делая всех остальных маленькими и незначительными.