Остановиться, оглядеться. О чем-то себя спросить. О времени… Том ли? Этом ли, нашем? О местах, людях…
Пусть эта часть станет вопросами по поводу…
Некими фрагментами размышлений.
Хорошо сказал Хулио Кортасар: «На самом деле каждый из нас — театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Все очень мило, но ничего не понять».
Да мы и сами порой не понимаем, почему «во втором акте» сюжет нашей жизни разворачивается так, а не иначе. И обращаемся к «акту первому» — к вопросам: откуда я? почему я именно здесь? и… много еще разных «почему» связано с тем, что предшествовало нашему появлению на свет и с первыми годами жизни… Недаром многие писатели входили в мир большой литературы именно с воспоминаниями о детских годах (один из самых ярких примеров — «Детство» и «Отрочество» Л. Н. Толстого).
Детство и юность поэта… Дописьменный (до-творческий) период…
Хотя — обо всем есть в стихах, есть в его воспоминаниях…
Остановимся все же на каких-то ступеньках…
Год рождения Осипа Мандельштама.
1891.
И почему поэт назвал этот год ненадежным?..
Именно этот год…
В России правит император Александр III Миротворец. Одна из главных целей, поставленных им, — мирное сосуществование с другими державами. И — если говорить о внутренней политике — никаких уступок либералам.
В 1881 году выходит «Манифест о незыблемости самодержавия».
Жизнь, кажется, так и будет проходить: незыблемо-глухо. На смену восьмидесятым пришли девяностые годы.
Сомерсет Моэм их обозначает так: «Экстравагантные девяностые годы пробудили интеллигенцию от апатии, наполнили ее беспокойством и неудовлетворенностью, ничего не дав взамен. Старые идолы были разрушены, но место их заняли кумиры из папье-маше. Девяностые много говорили об искусстве и литературе, но произведения этого времени были похожи на заводных зайчиков, которые скачут после того, как их завели, но останавливаются с щелчком, когда завод закончился»[14].
Осип Мандельштам напишет о девяностых: «Я помню хорошо глухие годы России — девяностые годы, их медленное оползание, их болезненное спокойствие, их глубокий провинциализм — тихую заводь: последнее убежище умирающего века. <…>…девяностые годы слагаются в моем представлении из картин, разорванных, но внутренне связанных тихим убожеством и болезненной, обреченной провинциальностью умирающей жизни.
Широкие буфы дамских рукавов, пышно взбитые плечи и обтянутые локти, перетянутые осиные талии, усы, эспаньолки, холеные бороды…» («Шум времени»).
До России, видимо, экстравагантность европейских девяностых дошла лишь в виде буфов на дамских рукавах…
Самодержавие незыблемо. Император молод, крепок, могуч.
Перемены невозможны.
1891 год интересен уже тем, что в этом году появились на свет Осип Мандельштам, Сергей Прокофьев, Михаил Булгаков — всемирно признанные гении русского искусства.
1891-й, кроме того, — год рождения выдающегося немецкого поэта Йоганнеса Бехера, американского писателя Генри Миллера, Лили Брик, Ильи Эренбурга…
У каждого поколения — свой выбор, свои сети, своя пагуба.
У поколения, рожденного в первый год девяностых (конца XIX века), выбор оказался жесточайшим — уж очень страшные испытания готовил им будущий, двадцатый век.
Вот — попутно — судьба одного человека, с Мандельштамом связанного лишь годом рождения. Но его пример ярко показывает, с чем приходилось сталкиваться в те годы буквально каждому.
Пауль Грюнингер, родившийся 27 октября 1891 года, — швейцарец, входящий сейчас в список «праведников народов мира». Не поэт, не музыкант, не художник. Шеф полиции кантона Санкт-Галлен. В 1938 году, после аншлюса (присоединения) Австрии к гитлеровской Германии многие еврейские беженцы пытались спастись в Швейцарии. Через несколько месяцев правительство Швейцарии объявило: «Корабль полон» — и закрыло границы для жертв нацизма.
Пауль Грюнингер политикой никогда не занимался, в движении Сопротивления не участвовал. Это был честный полицейский служака, свято чтивший устав.
Однако реальность заставила его пренебречь служебным долгом. Он видел тысячи измученных, бесправных, лишенных всего людей, обреченных на смерть в случае их возвращения в Австрию.
Ему пришлось сделать выбор. Он выбирал между нравственным законом и между законом государства. И, в отличие от тысяч и тысяч, выбрал в пользу человечности.
Пауль Грюнингер пропускал беженцев на территорию Швейцарии, проставляя в их паспортах даты въезда до закрытия границ. Таким образом он спас 3601 человека.