Однако есть и различия. Новозаветные Евангелия имеют тенденцию к более или менее хронологически упорядоченному рассказу о жизни Иисуса, с изложением его учения через притчи и описание сотворенных им чудес. Гностические Евангелия в большей степени озабочены духовным посланием, знанием, предназначенным для «внутреннего круга», зачастую тайным, и вопросами усовершенствования души человеческой. Новый Завет проповедует открытое христианство без секретов и тайн (хотя и имеются намеки на частные ритуалы в Вифании, во всяком случае, различные святые и мистики за годы толкования привнесли такие элементы). Гностический вариант получившей широкое признания религии, в сущности своей, основан на серии посвящений, на оккультной иерархии, концепция которой заключается в том, что величайшие секреты поверяются только тем, кто доказал, что достоин их, — как в более поздней катарской религии. Религия Нового Завета, в основном экзотерическая, религия для масс, а гностики оберегали эзотерическую природу своей веры и относительную исключительность посвященных. Обе группы, разумеется, верили, что они единственные, кто следуют истинному учению Иисуса, что, как это ни парадоксально, было и в том и в другом случае правдой. Взятые вместе канонические и гностические Евангелия соответствуют публично проповедовавшемуся и тайному учению Иисуса. В «запрещенных» текстах особый упор делается на тайном посвящении в своего рода школу таинств, которое было связано с каким-то сексуальным обрядом. В любом случае, то, что делало Магдалину выдающейся фигурой, должно было быть подавлено.
Есть еще одно принципиальное различие между двумя системами: библейская религия, будучи по происхождению еврейской, отличается доминированием мужского начала, и, следовательно, религией победившей, а более космополитическая гностическая — многие были египтянами или африканцами — была эгалитарной с женщинами в роли проповедниц, пророчиц и даже крестительниц[100]. (Многие из них славились своими пророчествами, говорили страстно и цветисто, когда в них вселялся дух, приблизительно так, как говорят сегодняшние проповедники-евангелисты. Обычная Церковь была немало этим раздражена, в чем ей можно только посочувствовать.) Отец Церкви и теолог Тертуллиан, который поставил перед собой задачу вернуть африканских гностиков на прямой и узкий путь ортодоксального христианства, писал:
«Эти самые женщины еретиков, как тщеславны они! Ведь они достаточно храбры, чтобы учить, спорить, совершать обряд изгнания бесов, лечить — и даже крестить»[101].
Две системы могли с переменным успехом вести спор о многих различиях в догме, при этом и отступать, и добиваться уступок, но вопрос о женщинах-священниках был абсолютно принципиальным, поскольку содержал в себе угрозу расцветающей Римской церкви — и до сих пор таким остается.
Причина такой открытости гностиков по отношению к женщинам заключалась в том, что, в целом, еретики были склонны верить как в женскую, так и в мужскую божественность (хотя здесь следует быть осторожным, потому что некоторые гностики были столь же яростно настроены против женщин, как и основная Церковь). Элен Пагельс пишет:
«…несколько групп гностиков считали божественную Мать частью супружеской пары. Валентин, учитель и поэт, начинает с предисловия, что Бога в силу сути его описать невозможно. Но он вообразил себе божественное как диаду (двойственность), состоящую, с одной стороны, из Невыразимого, Бездны, Перво-отца, а с другой — из Добродетели, Молчания, Матки и «Матери всего»[102].
Она продолжает:
«Валентин считал, что Молчание есть уместное дополнение Отца, будучи женского рода, а Отец — мужского на основе рода соответствующих слов в греческом языке». Но корень здесь, конечно, гораздо глубже, чем только грамматика: «Он описывает дальше, как Молчание принимает, как в матку, семя невыразимого Источника, отсюда она приносит всю эманацию божественных существ, сгруппированных в гармоничных парах мужской и женской энергии»[103].