— Она уже ушла, — догадалась женщина. Как иначе? Несчастных здесь не видно, а она была несчастна.
— Ты права, — рассмеялся Арлан. — Как видишь, страшного тут нет, и говорить, и знать возможно, не открывая рта, не прикасаясь — чувствуя и ощущая. Какие ж тут границы, какое время, пространство, карты, местность? Их нет, как нет преград для мысли.
— А будь Стесси на моем месте?
— Она бы питала надежду Карины, вернула Патрика и сделала несчастными двух.
Стася молчала. Тяжело, со скрипом, стоном складывалось увиденное и услышанное. Душа ей говорила — да, правда, прав, но естество претило: как же так? Тоска вдруг начала давить опять, внезапная, как приступ лихорадки.
— Не она, не твоя, — прижался губами к виску Арлан. — То друзья твои печалятся, то память сердца.
— Оно уже не бьется…
— Зачем?
— Как?… Когда же я успела? Я шла тебя спасти.
— И ты спасла. Тех, кто подчинялся Стесси и не мог родиться вновь, мучился в ее безумной ненависти.
— Она не убивала… не давала им родиться.
— Это мука оставаться, когда готов уйти, когда уже зовут. Я тоже грешен в том. Ведь ты должна была уйти — вот что она задумала. Она же поселила свою частицу в тех, кто шел со мной — твоих и моих товарищах, всей группы. Вышло так, что лаборант сошелся с женщиной, и та должна была родить… тебя. А я не дал. Теперь у них родится другой ребенок — не ты, и много позже. Тот круг, пятно, зовущее тебя — ты помнишь? Ты могла вернуться туда, что называешь «домом», почти сразу. Кори же, я повинен.
Стася заплакала, но слезы сами лились и были так легки, как летний дождик, орошающий истосковавшуюся по нему землю. Ладонью щеку Николаса накрыла, коснулась губ его:
— Я тебя люблю, и чтоб не сделал ты — заранее прощен.
— Ты плачешь, — губы оросили слезы, и Стася явственно увидела, как светится лицо любимого. Оно прозрачно, миг и распадется.
— Не уходи!
— Нет.
— Ты становишься прозрачным.
— Просто ты прозреваешь. Я не изменился — ты поняла, что изменилась.
— Мне незачем тебя спасать?
— Нет.
— Я не виновна в твоей смерти?
— Нет. Вопрос абсурден, ты уж поняла.
— Но как случилось, почему я не помню? Шульгин нас отправлял, это четко встает передо мной.
— Любовь моя, тебя звали долг и любовь. С чем ты ушла, с тем и пришла. Ты ко мне рвалась, но с плоскости той, что сюда лишь снами проникает. Тебе казалось, что тебя послали, на деле же, ты умерла с мыслью обо мне, о долге и любви, вине, о том, что не успела. Оно и гнало тебя прочь, кружило по миру, но не ко мне, а от себя тянуло прочь.
— Как это случилось?
— Так важно? Хорошо, смотри мне в глаза.
Стася посмотрела и увидела, как в зеркале — себя….
Федорович отпрянул, отошел к окну, кинул через плечо упрямо:
— Нет. Я своих на тот свет не отправляю.
Стася качнулась, слабость дала о себе знать и в голове начал зреть взрыв. Набухла вена. Но женщина о том не ведала — она хотела возмутиться, внутри кричало все и организм сдавал, не выдерживая напряжения. Но он кричал тише, чем ее душа.
Дверь в кабинет распахнулась и на пороге возник Лавричев. Оглядел пару:
— Прав оказался Шульгин. Воркуем? Капитан Русанова, вам было запрещено покидать территорию медцентра. Добровольно вернетесь в палату или силой сопроводить?
Русанова качнулась. Вена лопнула, бронхи свело и кровь устремилась наружу, вскрывая залатанное врачами.
— Я ее провожу, — заявил Иван, обняв Стасю за талию. Та только глянула на него и падать начала. Рванула прочь, ломая все преграды, непонимание, неспешность тех, кто помочь не в силах был ей — к нему, к тому, кто нужен был ей больше жизни, кому она должна была помочь….
— Значит Шульгин, задание, отправка в параллель с биороботами?… Иллюзия.
— Сценарий, что написала ты сама в своем воображении. Типичный для той жизни, что вела. Как можешь написать сейчас что и кого угодно. Будет так. Захочешь — можешь продолжить служить, а нет… Будешь нам помогать другим пришедшим, тем кто уходит.
— А ты, вернее, Николай?
— Я пережил тебя на пару дней и вернулся сюда как только понял — тебя нет рядом. Что было ждать? Я — та часть меня, что за тобой ходила. Зол был от страха за тебя, я искал, а ты скрывалась: мелькнешь и снова тишина. Когда и где ты вышла — неизвестно было. Заметили вас только в деревушке. Потом опять провал, как будто ты еще в раздумьях: остаться ли здесь, там? Мне показалось, Стесси изгаляется: ты заблудилась из-за нее. Ее судьба была мне не ясна, подумать странно — она и добровольно уйти. Самоубийство что здесь, что в том любом другом из миров не грех, а высшая из глупостей. Никогда самоубийца не встретит тех, кого любил, близких, родных душ. Он лишает себя сопровождения и мается, меж множества параллелей блуждая, пока не рассыплется, так и не найдя приют. То ад его путешествие. Возможно, что его и описывали.
— Колдовство, что приписывали Стесси?
— Всего лишь слово, что более понятно для людей. А что за ним, еще поймут не скоро. Все миры тесно связаны между собой. К нам приносят из них немало, немало и отдают, забирая от нас. Естественные события.
— Данте, Сведенборг?
— Скажем так, кто на какой ступени развития был, тот так и понял. Возьми себя, ты умница, но тоже не сразу приняла тот факт, что ты без тела «мертва», но продолжаешь жить, любить, бороться, идти вперед, хотя ушла с той плоскости, где шаг твой был заметен. Все продолжается, как шло, просто кто-то ушел за кулисы, но не ушел совсем и продолжает жить, творить, готовиться к своему выходу. Деревья на зиму укрыты снегом, им нужен отдых, нужен он и душам, что в суете не замечали многого, забыли о себе и том Истоке, что их породил.
— Я умерла, — сказала, привыкая к этой мысли, уже не страшась ее, но ежась с непривычки. И улыбнулась робко. — Думала, не так все будет.
— Как есть, — развел руками. — Уже не страшно?
Стася улыбнулась в ответ на его улыбку. Стало вдруг легко и спокойно и отступил не только страх, а словно цепи с рук каторжника рухнули оковы тела.
— Не страшно. Ты рядом.
— Я не уходил, — обнял ее и нежно губ коснулся.
Свобода и покой, к которому она стремилась, пробрались внутрь и завладели ею.
— Я и ты? И ничего меж нами? Ни суеты, ни тревог, ни мнения других, ни долга?
— Ничего.
— Но мы родимся вновь?
— Когда захотим. Но вместе, чтобы встретиться опять.
— А твои воины нас проводят?
— И охранят. Помогут нам найти друг друга.
— Узнаем?
Николас рассмеялся:
— Опыт уже есть.
И закружил ее. Как вихрь, частицы его смешались с ее частицами, и каждая смеялась, вздымаясь вверх, не к небу, в свет мрака вселенной, где им подобные, смеясь, кружили и радовались, улетая прочь и разнося по галактикам, мирам и параллелям что чувствовали, знали, любовь свою, что щедро отдавали всему и всем, встречавшимся на пути. И вспышками оглашали вселенную о радости своей.
Но самой яркой из всех были — они.
Иван увидел вспышку в небе, как будто вспыхнула и погасла звезда, и как наяву услышал счастливый Стасин смех, которому вторил другой, мужской, и не иначе Николая.
Капитан нахмурился, тряхнув волосами, и, вздохнув, отошел от окна: прощай, Стася.
— Ну, и долго будем сонных тюленей изображать? Всем спать, завтра в девять на стрельбы. Иштван, увижу с синими за бильярдом, отстраню! — объявил своим бойцам.
"Зеленые" переглянулись и пошли по своим комнатам.
Жизнь продолжается. А как иначе? Она ведь бесконечна.
1 июля — 9 августа. 2007 г.
Вид одежды XI–XII в.
Метр Шаплен. 17 век.