И вот Б-А-Х... и все изменилось. Убитый горем ваш покорный слуга, страдающие родители и пустота. Мне не хотелось жить. Только забота о родителях удерживала меня на земле. Наверное, у обычных людей, когда погибает близкий человек, не возникает желания покончить жизнь самоубийством, но моя история совершенно особая. Валентин был действительно моей половиной. Попробуйте отрежьте у человека половину сердца, половину души, половину жизни.
Похороны прошли как в кошмарном сне. Три дня и три ночи я плакал не переставая. В первую ночь, когда тело Валентина еще находилось в доме, мне приснился сон. Я сижу в кресле, заходит улыбающийся брат и говорит мне своим добрым голосом: «Володя, не плачь, у меня все хорошо. Мне очень хорошо». Я проснулся, рассказал о сне родителям, и выяснилось, что каждый из нас увидел такой же сон, но легче от этого почему-то не стало.
Зима, холодно. Я не чувствовал ни холода, ни течения времени, ни запахов, никаких чувств, кроме адской боли. От боли я постоянно стонал, я не чувствовал тела, я не слышал звуков. Я не запомнил ничего, кроме одного — мерзкого эпизода во время поминок. Говорят, на Руси так часто бывает. Наши родственники, алкоголики, напились как свиньи и, когда они уже не понимали, где они находятся и что происходит, — давай петь песни. Я все это помню как сквозь сон, помню, как отец чуть не вышвырнул их из-за стола. Я видел, что людям абсолютно наплевать на мою боль, главное — нажраться, напиться. У алкоголиков на все есть отговорки. Когда отец начал высказывать им, что они поступают очень плохо, мой дядя, глядя бесстыжими пьяными глазами на отца, чуть ли не с обидой сказал: «Покойник любил петь песни, почему ты нам запрещаешь?». Даже не хочется вспоминать всю боль и страдания, которые мне пришлось пережить.
Отец у меня человек крепкого духа и воли, мать же очень слабая, ранимая женщина. После того как мы похоронили Валентина, «скорая помощь» в наш дом приезжала практически каждый день. Каждый день мы боролись за жизнь матери. Нашему горю не было предела. Я панически стал бояться «скорой помощи». Несколько лет я с испугом возвращался домой, и когда у подъезда видел «скорую», мне становилось плохо, потому что я точно знал, что это к нам, опять с мамой беда. Даже когда прошло много, много лет, специальная окраска «скорой помощи» у меня вызывает жуткие ассоциации. Что может быть ужасней многолетних страданий матери: ты ничего не можешь сделать, а твой самый дорогой человек на свете страдает. Только увидишь «скорую», в душе появляется страх: то ли увезут в реанимацию, то ли нет; то ли выживет, то ли нет.
По преданию, когда Будда увидел умирающего человека, он познал смерть. Я же познал смерть в самом адском ее проявлении. Сначала костлявая старуха с косой отрубила лучшую половину моей души, да так отрубила, что душа моя не могла зажить много, много лет. Я постоянно чувствовал леденящий холод в сердце, но это еще полбеды. Все-таки я был моложе своих родителей, а у молодых раны заживают быстрее, чем у взрослых. Но когда я видел долгие годы слезы, страдания матери — эту боль невозможно описать. Вот что такое для меня было познать смерть.
Но, как оказалось позже, эти страдания были только первой половиной моих испытаний. После смерти брата прошел самый ужасный месяц в моей жизни. Из оцепенения меня и мою семью вывело письмо моего тренера, в письме он приносил свои искренние соболезнования, потом задал один вопрос — приеду ли я тренироваться, готовиться к Кубку Союза? Традиционно весенний Кубок Союза проходил в Республике Абхазия — прекрасные люди живут в этом, пожалуй, самом красивом месте на земле. Родители всеми силами уговаривали меня ехать, я думаю, вид моих страданий не приносил им утешения. Эта поездка действительно меня сильно встряхнула. Я принял решение продолжить тренировки.
Потренировавшись несколько недель, мы с нашей спортивной командой приехали на соревнования. Первый день соревнований прошел как обычно, были предварительные заезды, я уверенно попал в полуфинал, у меня были все шансы стать чемпионом в своей возрастной группе. Но судьба распорядилась иначе.
Я проснулся в два часа ночи от зверской, адской боли, описать эту боль невозможно, я подбираю слова и понимаю, что нет в русском языке таких слов, которые смогли бы передать хотя бы приблизительно даже десятую часть моих страданий. Я разбудил тренера, вызвали врача. В то время моим обычным давлением было 110 на 70, когда ночью померили давление — оно подскочило до 240 на 120. На мое нервное потрясение наложилась еще и физическая перегрузка. Вот организм и не выдержал.
В этот момент я реально превратился в инвалида. Страшные головные боли не отпускали меня ни на секунду. В древности была такая пытка: мокрую кожу надевали человеку на голову, кожа высыхала и так сильно сдавливала череп, что человек от боли терял рассудок. Боль никогда меня не покидала — ни днем, ни ночью. Жестокий средневековый палач поселился в моей голове навсегда, он постоянно жег, резал, давил мой несчастный мозг. Здоровые люди вечером просто засыпают, утром просыпаются, — в этой игре сознания и подсознания есть что-то приятное. Я же просыпался не оттого, что звонит будильник или за окном поют птички. Я просыпался от страшной нечеловеческой боли. Сначала я чувствовал боль, а только потом открывал глаза. Первая мысль, которая приходила мне утром, была одна и та же: лучше сдохнуть, чем терпеть все эти страдания. Я не мог ходить, моя боль валила меня с ног.