Первыми это заметили страдающие бессонницей. Лениво откинувшись в своих креслах, безмятежные старики с изъеденными морщинами лицами и детскими глазами, посреди ночной тишины вдруг поднимали головы. Удивление заставляло их приподниматься с их просиженных до вмятин на полосатом ситце кресел. Они подходили к окнам, открывали их и настороженно, почти со страхом смотрели на пустынную дорогу. Некоторые из них даже выходили из домов, что было совсем уж из ряда вон в такой мирный, сонный час, когда на улице одни бродяги да пара пьяных работяг.
Следующими свидетелями стали дети. Смеющиеся курносые херувимы открывали глаза посреди ночи и, как зачарованные, льнули к стеклу. Престарелые вдовы, крестясь, оттаскивали своих внуков и внучек и укладывали их в их грубые, но надежно сколоченные кроватки.
- Дивная мелодия! – кричали малыши, улыбаясь. – Как в музыкальной шкатулке на ярмарке! К нам приехали артисты? Кто играет?
- Это ангелы поют нам с Небес колыбельную, чтобы вы поскорее заснули, - успокаивали их родители, а после шли в свои комнаты. В тихий ночной час из-за полуоткрытой двери слышались тревожные голоса.
- В такой час - и играть…
- Что это за инструмент такой?
- Не по-христиански это, на такой вещи пиликать-то…
Звук шел с кладбища. Молодые женщины, в которых тяготы хозяйства не до конца душили любопытство, подначивали своих мужей: «Сходи-посмотри, что там делается». Мужчины хмурились, крутили усы и махали руками, но тоже поглядывали наружу. Старики и их увядающие жены качали головами. Собаки прижимали уши и боязливо льнули мордочками к земле.
- Не к добру это, когда зверье так себя ведет, - приговаривали те, кого в Отли уважали, и гладили бурую или серую шерсть. – Дурной знак.
Ночью на кладбище не показывались, зато подходили к нему днем. Народ был суеверен, как и полагается в глуши, и даже в суеверии своем ленив и изнежен. Никто не желал бояться, все хотели думать о завтра и вспоминать о вчера. Страх был помехой, назойливой мухой, нарушавшей их ладный, добротно смазанный маслом и давно начертаный ход колеса-жизни. От него хотелось отмахнуться, чтобы отправится на заслуженный отдых.
Но сна все не было.
Сторож улыбался, когда к нему приходили. Его спрашивали, любит ли он музыку. Он кивал. Тогда те, кто был посмелей, ворошил густые волосы рукой и спрашивал, по-доброму, без злобы:
- А отчего же ночью-то?
Ответа на этот вопрос не было. А бессонница все ползла по городу, цепляя даже самых мирных жителей. Святой отец, бормоча молитву, душой стремился не к Богу, а к краю города, к кладбищенским воротам. Кулаки редких пьяниц замирали, не причинив вреда случайному, минутному врагу.
Над городом, паря и взмывая вверх, летела музыка, тонкая и пронзительная. Она разрезала ночную тишину, легкая и невесомая, она текла в дома, в окна, ластилась к любому, кто ловил ее отголосок. Легкой газовой шалью летел среди облаков ее шлейф.
Женщины с постаревшими и загоревшими от солнца лицами, качали головами и повторяли, как пословицу, «все глупости это». Но нечто чуждое им, невесомое и пронзительное, рождалось в груди, вскормившей десяток детей, и тянулось вслед за нотами. Мужчины крестились и отворачивали головы, чтобы жены не видели их лиц. Ребятишки плясали и смеялись, и в их глазах отражался восторг: сонное спокойствие Отли еще не сильно завладело их душами. Малышей старались поскорее уложить спать, словно боясь этих нот, оберегая от них своих чад. Но даже в постелях, через толстые перьевые подушки и соломенные матрасы лился сладкий нектар, будоражащий мысли.
На рассвете наваждение пропадало. Взмывая вверх, мелодия замирала на последней ноте, и растворялась в воздухе. Городок возвращался к своей жизни, и его обитатели делали вид, что их сердца не замирали, вместе с ходом времени, всего мгновение, всего час назад. Хмурое небо прятало за тяжелые тучи таинственный шлейф, его отголоски терялись в стуке наковальни и скрипе колес телеги. Все шло так, как повелось много лет назад. Но все было иначе.
Пяльцы откладывались в сторону, и мечтательные взгляды устремлялись к кромке леса. Беззаботная улыбка то и дело прокрадывалась на широкие, добродушные лица. Юноши, терпеливо следящие за работой мастеров, место которых им предначертано было занять, вдруг вскидывали лохматые головы. Словно завороженные, они озирались по сторонам в поисках того, кто только что – они слышали это так ясно! - поманил их, и потерянный взгляд, в конце концов, останавливался на небе. Их одергивали, и юноши с потускневшими глазами возвращались к работе. Но плечи их то и дело вздрагивали, а пальцы сжимались в кулаки от нетерпения.