— И первыми до такого додумались финикийцы…
— Ну, если совсем по-честному, то первый алфавит появился в Сирии.
— Но, профессор, на лекции вы говорили о финикийцах.
— Финикийский алфавит самый древний из тех, что без всяких сомнений можно считать таковым. Это письмо было огромным шагом вперед по сравнению с клинописью и древнеегипетским демотическим письмом. Финикийцы были мореплавателями и купцами, так что их алфавит, состоявший, кстати, из одних согласных, очень скоро распространился по всему Средиземноморью. До нас он дошел от греков. Но был ли это в действительности самый первый алфавит? — Профессор выдержал паузу, словно говорил перед большой аудиторией. — В Сирии, неподалеку от местечка под названием Угарит, обнаружили клинописные таблички, изготовленные в четырнадцатом веке до нашей эры, задолго до финикийцев. В них насчитали всего двадцать два знака. Это было настоящее открытие. Письмо, в котором так мало символов, не могло быть идеографическим, а стало быть, ученые нашли самый первый алфавит. К сожалению, люди, которые его придумали, были домоседами и, в отличие от финикийцев, не смогли познакомить мир со своим изобретением.
— Кажется, начинаю понимать, — заметила Лена. — А Библия тоже написана по-финикийски?
Томаш засмеялся, но тут же оборвал смех, испугавшись, что девушка может обидеться.
— Нет, Библия написана на древнееврейском и арамейском, — объяснил он, взяв себя в руки. — Хотя ваш вопрос вполне обоснован, без финикийцев и здесь не обошлось. В Сирии, на территории древнего государства Аран, обнаружили арамейский алфавит, очень похожий на финикийский. Многие ученые склоняются к тому, что финикийская письменность повлияла на арамейскую, еврейскую и даже арабскую, хотя о путях этого влияния до сих пор неизвестно.
— А наш алфавит тоже наследует финикийскому?
— Не по прямой линии. Греки дополнили финикийский алфавит гласными, ориентируясь на древне-еврейский и арамейский. Первые буквы еврейского алфавита алеф, бет, гуймель и далет соответствуют греческим альфе, бете, гаме и дельте. Такое сходство нельзя объяснить простым совпадением, оно свидетельствует о родстве. С другой стороны, буквы альфа и бета образуют само слово «алфавит». Греческая письменность легла в основу латинской. Альфа превратилась в a, бета в b, гама в a, а дельта в d. Мы, португальцы, пользуемся латиницей, поскольку наш язык романский.
— А шведский нет.
— Шведский — скандинавский язык, он относится к германской группе. Но и вы используете латинский алфавит, не правда ли?
— А русские?
— Русские пишут кириллицей, которая происходит от греческой письменности.
— Но, профессор, на лекции вы об этом не говорили.
— Терпение, — улыбнулся Томаш, многозначительно подняв указательный палец. — Наш курс еще не окончен. Греки будут в следующий раз. Мы с вами немного забежали вперед…
Лена вздохнула.
— Ах, профессор, — пожаловалась она. — Мне, уж если на то пошло, следует не забегать вперед, а наверстывать упущенное.
— Вполне разумно. А что именно вы упустили?
— Как я уже говорила вам по телефону, из-за проволочек с «Эразмом» я опоздала к началу курса и не была на первых лекциях. Я, конечно, попросила у ребят конспекты, но, откровенно говоря, про шумерскую клинопись не поняла ни слова. Боюсь, мне нужна ваша помощь.
— Хорошо. Так что же вызвало у вас затруднения?
Шведка наклонилась над столом, придвинувшись к Томашу почти вплотную. Он различал терпкий запах ее духов, видел очертания пышного бюста, словно с трудом умещавшегося в обтягивающем пуловере. Норонье пришлось сделать над собой поистине героическое усилие, чтобы разогнать неуместные фантазии, в сотый раз напомнив себе, что она студентка, а он преподаватель, ей двадцать, а ему тридцать пять, она свободна, а у него семья.
— Профессор, вы когда-нибудь пробовали скандинавскую еду? — внезапно спросила Лена.
— Скандинавскую еду? Ой… Да, в Мальме, я там был по Интер-Рейл.
— Вам понравилось?
— Очень. Все блюда пальчики оближешь, только страшно дорого. Интересно, почему.
Девушка улыбнулась.
— Знаете, профессор, у меня так много вопросов, что за час нам точно не управиться. Вот я и решила пригласить вам к себе домой, пообедать и заодно не спеша все обсудить.
— К себе домой?!
Приглашение застало Томаша врасплох. Принять его было рискованно, последствия совместного обеда в домашней обстановке могли оказаться непредсказуемыми. О Лене он, по большому счету, ничего не знал, а ее поведение явно не отличалось скромностью.
— Я приготовлю настоящее шведское блюдо, готова поспорить, вы никогда не пробовали ничего вкуснее.
Томаш колебался. Принимать приглашение не следовало. Обедать со студенткой, особенно с такой студенткой, было небезопасно, а приключений он вовсе не жаждал. Но с другой стороны, что если он преувеличивает? Чересчур сгущает краски? В конце концов, речь идет всего лишь о совместном обеде и консультации. Что здесь такого, собственно говоря? Почему профессор не может потратить пару часов на то, чтобы объяснить своей ученице пропущенный материал? Дополнительных занятий еще никто не запрещал. Правда, предполагается, что они должны проходить в аудитории. Ну и что с того? В чем проблема? Помогать студентам — долг любого преподавателя. К тому же это неплохой повод соединить приятное с полезным. Кто откажется провести время в обществе хорошенькой девушки? Ему давно пора развеяться. А заодно попробовать разнообразить свой гастрономический опыт, тем более что, насколько Томаш помнил, скандинавская кухня в свое время пришлась ему по вкусу.
— Согласен, — заявил он наконец. — Приглашайте.
Лена подарила профессору очаровательную улыбку.
— Договорились! — вскричала она. — Будет повод продемонстрировать кулинарные способности. Давайте завтра?
Назавтра Томашу предстояло сопровождать Констансу в школу, где училась Маргарита. Директриса назначила им встречу, чтобы обсудить возможность найти для девочки педагога-дефектолога.
— Не получится, — покачал он головой. — Завтра я иду… ну… В общем, у меня дела.
— А послезавтра?
— Послезавтра? В пятницу? Хм… Почему бы и нет?
— В час?
— Давайте в час. А где вы живете?
Лена продиктовала адрес и упорхнула, на прощание чмокнув профессора в щеку. Растворилась в воздухе, словно пришелица из волшебной страны, окутав Томаша невесомой пеленой своих духов, оставив его грезить, терзаться, не находить себе места. И сходить с ума от желания.
Супруги Норонья явились в школу Сан-Жулиан-да-Барра поздним утром. Урок еще не закончился, и они смогли лишь одним глазком полюбоваться на дочку сквозь приоткрытую дверь: та сидела на своем месте у окна и с очень серьезным видом слушала учителя. Родители знали, что одноклассники считают Маргариту хорошим товарищем: на переменах она с энтузиазмом включалась в любую игру и всегда была готова прийти на помощь; приветливый нрав сослужил девочке добрую службу: в школе ее почти не дразнили. Томаш и Констанса долго глядели на свою малышку, такую славную и невинную, похожую на ангелочка; наконец они спохватились, что опоздают на встречу, и поспешили в кабинет директора; ждать в приемной не пришлось, через пару минут их пригласили войти.
Директриса оказалась крашеной блондинкой лет сорока, высокой и привлекательной, в круглых очках; посетителей она встретила радушно, но сразу предупредила, что может уделить им совсем немного времени.
— В час у меня обед, — объяснила она, — а в три педсовет.
Томаш посмотрел на часы: десять минут первого, значит, в их распоряжении целых пятьдесят минут. Едва ли их беседа могла продлиться так долго.