Кодекс 632

— Ага! — оживилась толстушка в очках. — Я же говорила, что Розетский камень дал ключ к разгадке.

— Терпение, — попросил Томаш, подняв руку. — Терпение.

Он выдержал театральную паузу.

— С Розетским камнем было три проблемы.

Томаш загнул большой палец.

— Во-первых, он был поврежден. Греческий фрагмент сохранился почти полностью, в демотическом были существенные пробелы, а больше всего пострадали иероглифы. Половина строк вовсе исчезла, а в четырнадцати из оставшихся отсутствовали куски.

Он загнул указательный палец.

— Вторая проблема состояла в том, что оба текста были написаны по-египетски, то есть на языке, который вот уже много веков был мертвым. Ученые могли лишь гадать, каким иероглифам соответствуют греческие слова.

Томаш присоединил к двум пальцам третий.

— А главное, среди тогдашних криптографов укоренилось мнение, что иероглиф — это семаграмма, обозначающая отдельное понятие, а не фонограмма, где каждый символ значит отдельную букву.

— Как же тогда удалось их прочесть?

— Первым к разгадке тайны приблизился Томас Янг, удивительный человек, который уже в четырнадцать лет в совершенстве владел греческим, латынью, итальянским, ивритом, халдейским, сирийским, персидским, арабским, эфиопским, турецким… и… Попробуйте угадать сами.

— Мандаринским диалектом китайского! — выкрикнул штатный остряк.

Все дружно засмеялись.

— Самаритянским, — покачал головой Томаш.

— Выходит, тот парень был настолько добр, что научил его своему языку, — продолжал герой дня, ободренный благосклонностью публики. — Ну, тот, который добрый самаритянин.

Последовал новый взрыв хохота.

— Давайте поспокойнее, — призвал профессор, полагая, что бурное веселье не способствует усвоению знаний. — Летом тысяча восемьсот четырнадцатого года Янг скопировал таблицы Розетского камня. Его внимание привлекла одна вещь. Часть иероглифов была обведена круглой рамкой, которую принято называть картушем. Янг решил, что в картуше заключено нечто очень важное. В греческом тексте в этом месте шла речь о фараоне Птолемее, и было логично предположить, что рамкой обвели имя фараона. Это был огромный шаг вперед, настоящий прорыв. Янг рискнул предположить, что надпись в картуше вовсе не идеограмма, а фонетическое письмо. — Томаш начертил на доске прямоугольник . — Если в картуше действительно написано имя императора Птолемея, значит, первый символ соответствует первой букве имени, букве «п». — Профессор нарисовал справа от прямоугольника полукруг, обрезанный снизу . — Стало быть, второй символ обозначает букву «т». — Томаш добавил к полукругу силуэт лежащего льва . — Этот лев не что иное, как буква «л». — Следующий символ состоял из двух параллельных линий, сходящихся углом  . — А это «м». — Затем последовали два вертикальных значка, напоминавших лезвия . — Ну а это «и». — Ряд завершал значок, похожий на предыдущий, только недорисованный . — Последний символ означает «ос». — Томаш повернулся к студентам. — Видите? — Он прочел вслух, ведя вдоль ряда знаков указательным пальцем: — П, т, л, м, и, о, с. Птлмиос. Птолемей. — Студенты глядели на своего преподавателя с обожанием. — Сейчас нам известно, что Янг почти не ошибался. — Томаш спрыгнул с кафедры и вплотную приблизился к первому ряду. — Вот этим, друзья мои, и ограничивается роль Розетского камня. — Он подождал, пока информация уляжется у них в головах. — Это был только первый шаг, очень важный, спорить не буду, но впереди оставалось еще море работы. Томас Янг нуждался в подтверждении своей гипотезы. Он взялся за картуш из Карнакского храма с именем Береники, царицы из династии Птолемеев. К несчастью, Янг решил, что такая транскрипция годится лишь для имен иностранного происхождения, поскольку Птолемеи были греками, потомками Александра Македонского, и не стал заниматься другими надписями. Кодекс, который он начал составлять, не продвинулся дальше нескольких знаков.

— Я не поняла, — перебила толстушка, — почему Янг не стал продолжать? Решил, что фонемами можно записать только иностранные имена?

Профессор помедлил, формулируя ответ.

— Видите ли, это как с китайским, — проговорил он наконец. — Кто-нибудь знает китайский?

По рядам прошелестел смешок.

— Отлично, уж не знаю, почему, но китайским никто из нас не владеет. Ничего страшного. Всем известно, что у китайцев принято идеографическое письмо, когда каждый символ соответствует не звуку, а понятию. Главный недостаток такого типа письменности в том, что для каждого нового слова приходится придумывать новое обозначение. Нам достаточно собрать слово из ограниченного набора знаков, а в китайском языке таких знаков были тысячи и тысячи. Как, по-вашему, они решили эту проблему?

— Выучили все наизусть… — хмыкнул кто-то.

— Фонетизировали свое письмо, — поправил Томаш, игнорируя вновь вспыхнувшее веселье. — Вернее, для старых слов оставили идеографику, а для новых сделали фонемами уже существующие символы. Возьмем для примера слово «Мозамбик». В кантонском китайском цифра три произносится как «зам» и обозначается тремя горизонтальными штрихами. — Он изобразил под отслужившими свое иероглифами соответствующий значок. — Когда китайцам понадобилось написать слово «Мозамбик», они поставили тройку на место второго слога. Видите? — Томаш удовлетворенно кивнул. — Янг решил, что с египетским языком приключилась та же самая история. Что египтяне приспособили для иностранных понятий известные символы. Ученый не сомневался, что исконно египетские слова записаны семаграммами и не стал тратить время на то, чтобы их расшифровать.

— И никто больше не пытался? — спросила толстушка.

— Конечно, пытался, — ответил профессор. — Появился другой ученый, француз Жан-Франсуа Шампольон. Он был весьма одаренным лингвистом, знал множество языков…

— И самаритянский тоже?

Последовал очередной взрыв хохота.

— Нет, но Шампольон читал на санскрите, зендском, коптском и пехлеви, не говоря уж о менее экзотических языках, так что было совершенно понятно, что рано или поздно он примется за египетские иероглифы. — Томаш снова посмотрел на незнакомку, гадая, кто она и что здесь делает. Новая иностранная студентка? И если эта девушка и вправду иностранная студентка, понимает ли она, о чем он говорит? Блондинка слушала очень внимательно, жадно внимая каждому слову. Она точно не уйдет отсюда, пока не научится читать иероглифы, решил Томаш. — Итак, наш приятель Шампольон взялся расшифровать картуши, до которых не дошли руки у Янга, и обнаружил в них имена Птолемея и Клеопатры. Ему повезло обнаружить еще один картуш, с именем Александра. К несчастью, все эти слова были иностранными, а ученый, как и его предшественники, считал, что их транскрипция не применима к египетскому языку. Все изменилось в сентябре тысяча восемьсот двадцать второго года. — Томаш сделал паузу, чтобы придать своей речи драматизма. — Когда Шампольон оказался в храме Абу-Симбел и воочию увидел надписи, сделанные задолго до греко-римского периода, надписи, в которых никак не могло быть иностранных слов. — Студенты слушали, затаив дыхание, они чувствовали, что профессор вот-вот подберется к самому главному. — Эти находки существенно упростили стоявшую перед Шампольоном задачу. Сравнив греческие картуши с более древними надписями, он понял, что египетское письмо вовсе не семаграфическое, как полагали его предшественники, а фонетическое. До разгадки тайны иероглифов ему оставался один шаг. Однако догадка ученого только усложнила задачу: как прочесть надписи на чужом языке, не зная его фонетики? — Томаш сделал красноречивую паузу, подчеркивая, сколь сложная задача стояла перед французским лингвистом. — Однако наш гениальный коллега не сдался и упрямо продолжал искать совпадения. Потратив немало сил и времени на этот кропотливый и бесплодный труд, он решил сосредоточиться на одном картуше. — Томаш нарисовал на доске четыре иероглифа и обвел рамкой