- Никаких объяснений нет и быть не может. Хватит, Берти. Я не желаю больше говорить на эту тему. Я раз и навсегда вычеркнула Огастеса из своей жизни. Я смотрела на него сквозь золотистый туман своей любви и считала человеком безупречным. Сегодня же он показал себя тем, кем является на самом деле: настоящим сатиром.
- Вот тут-то ты и ошибаешься. Именно здесь ты допустила промашку. Я как раз хотел тебе сказать:
- Я не желаю больше говорить на эту тему.
- Но:
- Прошу тебя!
- Ох, ну хорошо.
Я сдался. Девице невозможно вдолбить в черепушку так называемое tout comprendre, c`est tout pardonner, если она не желает тебя выслушать.
Она печально опустила свою тыкву, само собой, чтобы спрятать набежавшую слезу, и наступил коротенький перерыв, в течение которого Медлин усердно промакивала глаза дамским платочком, а я сунул нос в горшочек potpourri, стоявший на пианино, и вдыхал соответствующие ароматы. Через некоторое время она вновь принялась сотрясать воздух.
- Бесполезно, Берти. Я, конечно, знаю, почему ты за него заступаешься. Ты великодушен и благороден, этого у тебя не отнять. Ты пойдёшь на что угодно, чтобы помочь своему другу, даже если это означает крушение всех твоих надежд. Но что бы ты ни говорил, я не изменю своего решения. С Огастесом покончено раз и навсегда. Теперь он останется лишь в моей памяти, и воспоминания о нём будут тускнеть в течение долгих лет, по мере того, как мы с тобой будем становиться всё ближе и ближе. Ты поможешь мне забыться и забыть. Рядом с тобой я найду в себе силы стряхнуть колдовские чары любви, навеянные Огастесом: и хватит об этом. А сейчас я пойду и расскажу обо всем папочке.
По правде говоря, у меня отвалилась нижняя челюсть. Я всё ещё видел физиономию старикашки Бассета, когда он услышал, что заполучит меня в племянники, и мне казалось, это будет явный перебор, если бедолаге, потрясённому до глубины души чудесным избавлением от опасности в последнюю минуту, вдруг сообщат, что я стану его зятем. Я не был в восторге от папаши Бассета, но мы, Вустеры, всегда славились своим гуманизмом.
- Святые угодники и их тётушка! - воскликнул я. - Не ходи!
- Но, Берти, я должна пойти. Папочке необходимо знать, что я выхожу за тебя замуж. Он считает, ровно через три недели состоится наша свадьба с Огастесом.
Я обдумал ситуацию. Само собой, ход её мысли был мне понятен. Дочка обязана держать отца в курсе последних событий. Она не может повести себя как ни в чем не бывало и тем самым заставить бедного старика нацепить фрак с цилиндром, а затем притащиться в церковь и узнать, что свадьбы не будет, но его забыли поставить об этом в известность.
- По крайней мере не говори ему ничего сегодня, - как можно убедительнее попросил я. - Пусть немного опомнится. Бедняга только что испытал сильный шок.
- Шок?
- Да. По правде говоря, он немного не в себе.
Она выпучила глаза, и лицо её приняло озабоченное выражение.
- Значит, я была права. Я недавно встретила его, когда он выходил из библиотеки, и мне сразу показалось, что-то с ним неладно. Он всё время отирал пот со лба и дышал как-то странно, со всхлипом. А когда я спросила, не случилось ли чего-нибудь, он сказал, в этом мире каждый из нас должен нести свой крест, но ему не следует жаловаться, потому что всё могло быть гораздо хуже, чем есть на самом деле. Я так и не поняла, что он имел в виду. А потом он сказал, что собирается забраться в тёплую ванну, принять три таблетки аспирина и лечь спать. Что с ним такое, Берти? Что случилось?
Сами понимаете, вдаваться в объяснения означало запутать и без того запутанную историю, поэтому я открыл ей лишь часть истины.
- Стефи сообщила ему, что собирается выйти замуж за викария.
- Стефани? За викария? За мистера Пинкера?
- Точно. За старину Свинку Пинкера. Твоего папу это выбило из колеи, хуже не придумаешь. Как выяснилось, у него аллергия на викариев.
Она тяжело задышала, совсем как пес Бартоломью после того, как сожрал огарок свечи.
- Но: но:
- Да?
- Разве Стефани любит мистера Пинкера?
- Души в нём не чает. Двух мнений быть не может.
- Но тогда:
Я сразу понял, что у неё на уме, и продолжил её мысль на лету.
- Тогда между нею и Гусиком ничего нет и быть не может, ты это хотела сказать? Вот именно. Теперь ты мне веришь? А ведь это я и пытался втолковать тебе с самого начала.
- Но он:
- Да, знаю. Тем не менее Гусик чист, как первый снег. Даже чище. Сейчас я тебе всё расскажу, и готов заключить пари сто к восьми, когда я закончу, ты сама скажешь, что несчастного надо не осудить, а пожалеть.
Дайте Бертраму Вустеру возможность блеснуть, рассказав какую-нибудь историю, и он блеснет как чёрт-те что. Я начал своё повествование с ужаса, охватившего Гусика перед необходимостью произнести речь на собственной свадьбе, а затем шаг за шагом описал дальнейшее развитие событий, и, можете не сомневаться, я был в ударе. По крайней мере, к концу последней главы, хотя я видел, что девицу всё ещё гложет червь сомнения, глаза у неё вновь выпучились, и она явно заколебалась.
- Так ты утверждаешь, Стефани спрятала записную книжку в кувшинчик для сливок?
- Вот-вот. Ты уловила самую суть.
- Никогда в жизни не слышала более нелепой истории.
- Нелепой, но правдоподобной, тебе не кажется? Сама понимаешь, тут надо учитывать психологию индивида. Само собой, психология Стефи тебе ни за какие коврижки не нужна, но тут уж ничего не попишешь. Она такая, и всё тут.
- Признайся, Берти, ты всё это выдумал?
- Ну, что ты! С какой стати?
- Я слишком хорошо знаю твою добрую душу.
- О, понял. Нет, я ничего не выдумал. Могу подписаться, что говорил чистую правду. Ты мне не веришь?