— Вижу, пробуждение пошло тебе на пользу, — одобрительно кивнул он. — Расцвела, может, ещё и влюбилась? — Он протянул руку и осторожно заправил локоны ее волос за уши, рассматривая миловидное лицо. — Уже прошла посвящение?
— Нет ещё, — пожала плечами Хадиса. — Декан говорит, что я ещё не готова.
— И почему ты не готова? Песни ещё не все выучила?
— Выучила. Он ждёт пика моей силы, — пояснила девушка. — Говорит, что все произошедшее не было настоящим всплеском. Ректор считает, что я впитала силы Максимилиана… Идет перестройка каналов по жреческому типу. Все очень странно.
— Она обычно верно это определяет, — кивнул Хинеус.
— Зачем ты здесь?
Вопрос заставил его вздрогнуть и вернуться на землю. Вспомнить об отпущенном Владыкой времени.
— Я кое-что привез, как и обещал. Опоздал, правда, на неделю… — Он вытащил из саквояжа мелкий бутылек в серебряной оправе. — Это поможет тебе уснуть, после я проведу ритуал. Сведем на нет твою силу.
— Но я не хочу, — тихо возразила Хадиса. — У меня только начало получаться управлять…
— Я слышал о произошедшем на стадионе… — Хинеус не дал договорить. — Я знаю, что ты не такая — ты добрая и отзывчивая… Но мой голос — ничто по сравнению с морем других.
Вранье, подоткнутое правдой, далось непривычно легко. Голос не дрогнул, а сердце продолжало стучать спокойно. Девушка задумчиво уставилась на бутылек, рассматривая мастерски отлитых металлических птиц с красными глазами-бусинками…
— Это больно?
— Да… — кивнул он, цепко следя за ней. — Поэтому ритуал проведу я. Мне так будет спокойнее.
Вновь он соврал, от начала и до конца. Хадиса поймала его взгляд и вздрогнула, словно поняла все разом.
— Справимся, — тихо ответила, повернувшись к окну, за которым медленно сменялся пейзаж. Ее взгляд выхватил из общей массы Рубина, непривычно злого и нервного. Что-то болезненное отображалось в лице рыжего адепта, такое же, как на лице Хинеуса, и это отдавало страхом в сердце Хадисы. Пальцы крепче сжали бутылек. Больше она ничем не выдала переживания: не дрожала и, казалось, даже не нервничала. Рубин исчез, а стены Академии остались позади, сменившись пустынным каменным плато.
Хинеус смотрел на сестру и понимал, что она сильно повзрослела за эти две недели. Он видел перед собой не ребенка, а женщину. Полностью сформированную и в голове, и в сердце. Боль опять простелилась в сознании, сдавливая горло своими безжалостными щупальцами.
— Хадиса… Выпей снадобье сейчас, пожалуйста, — попросил он прежде, чем его собственный голос успел дрогнуть, а она додумалась отказаться или выбросить бутылочку. Девушка резковато кивнула и, отвинтив крышку, сделала глоток.
— До дна, — велел он, не получая и грамма удовлетворения от ее покорности.
Упрямо выпятив подбородок, девушка проглотила все и дрожащей рукой протянула ему флакон.
— Не злись, так надо.
Она молча кивнула и обняла себя руками… Препарат начал действовать уже через несколько минут. Он видел, как покрылась испариной ее побледневшая кожа. Слышал, как участилось ее дыхание. Крылья носа вздувались от частого и судорожного дыхания. Вскоре ее глаза заблестели, а зрачки расширились.
Пересев к сестре, он осторожно уложил ее голову к себе на колени и расстегнул тугой воротник ее блузки. Пальцы невольно гладили густые черные волосы. Взгляд скользил по ее спокойному сонному лицу, запоминая мельчайшие детали. Нет, перед ним была уже не та вышколенная, обвешанная проклятиями девочка. Теперь он это видел отчетливо. Кто-то заботливо, с филигранной точностью, снял с нее все. Не оставив ни одного ошметка или частицы. Он не находил ни одного из проклятий отца, он не видел ни своих вмешательств, ни плетений институтских мастеров, пытавшихся скрыть свои преступления. И оттого было удивительно, как покорно Хадиса доверилась его словам.
Она откровенно и осознанно дала себя обмануть.
Автомобиль остановился у скал, так и не доехав до выхода из аномалии. Кирин вылез наружу, подхватил сестру на руки и в окружении выпорхнувших отовсюду крылатых жрецов скользнул в щель, ведшую в старое здание храма, давно опустившегося глубоко под землю.
Сумрак блестел мелкими точками, вел по старым коридорам на нижние уровни мимо подвешенных к потолкам коконов и трещин в проступающем из стен теле аномалии, исполинских нор и сотен мертвых ячеек Улья, словно пчелиные соты, въевшихся в старые стены. Общий зал ритуалов, так и не показавшись на глаза, исчез между поворотами… Коридоры мелькали, выворачивая перед глазами все новые и новые помещения, ранее скрытые от людских глаз, смешанные с трупным запахом Зоны препятствий.
Дом Улья оказался под Академией, глубоко под землей, за десятками телепортационных печатей, в которых можно было заблудиться.
Незнакомая женщина сидела в центре зала и вышивала бабочку. Ее тонкие пальцы, покрытые перламутровой кожей, уверенно держали иглу. Такие же перламутровые полуопущенные стрекозьи крылья обрамляли плечи. Перед ней стояла массивная мраморная ванная, до краев наполненная водой.
Хинеус стоял перед этой женщиной, перед этой ванной с бесчувственной Хадисой на руках и понимал, что ладони вспотели, а руки — дрожат.
— Боишься… — вскинула она на него черные фасеточные глаза… — В любом случае твоя роль определена. Ты будешь предателем. Или для сестры, или для семьи… Или для Дайкирии.
— Как вы втянули Дрейка?
Женщина улыбнулась и разгладила вышивку у себя на коленях.
— Этот мальчик сам ко мне пришел. Хотел власти, и я просто исполнила его желание.
— Он погиб.
— Он все равно погиб бы. Вот в этой купели. — Она поднялась и коснулась пальцами высокого мраморного бортика. — Энергия — это единственное, что мне нужно.
— Зачем?
— Все как всегда, Хинеус. — Она зачерпнула ладонью воду и погрустнела. — Пресной воды недостаточно, чтобы накормить новорожденных… Ее недостаточно даже для того, чтобы зачать. Мы умираем, ячейка за ячейкой, стеснённые глупыми правилами, не в силах пользоваться собственным домом и собственным источником. Нас выплевывает, не родившимися и безмозглыми, во внешний мир, отрывая от Улья и топя во смраде, как слепых котят. Думаешь, хоть одна мать пожелает такой участи своим детям? Даже если их много, даже если мы все — одно сознание. А тем временем чужие дети испивают из нашего же Источника последние крохи… Развиваются и живут, спокойно плодясь при этом…
Она неожиданно склонилась перед ним, упав на колени:
— Я дарую тебе копию твоей сестры, только прошу… Отдай мне ее сейчас… Отдай силу, которую она забрала у Дрейка.
Откровение женщины поразило до глубины сердца. Бессмысленность их общего положения— еще больше. Отчаяние застрявших на границе между жизнью и смертью людей.
Сравнить с чем-либо ее боль он не мог. Однако насколько важна была эта сила, что вырождающийся Улей так отчаянно бросал свои последние силы за горстку энергии. Каково это — идти на смерть для того, чтобы кто-то смог родиться.
Насколько это схоже с жертвоприношением родного человека в угоду чужим прихотям? Ответа не было в равной степени ни на один из вопросов. Она была права. Роль Хинеуса — стать предателем. Для сестры, для семьи и для Дайкирии в равной степени. Потому что дать ей выжить через смерть — это навести тень на семью… А дать Улью силу — все равно, что показать зубы владыке.
Слабая надежда, что никто ни о чем не узнает, все равно теплилась внутри.
— Я обещала взять этот грех на себя… — выдохнула женщина.
Тело сковало чужой мыслью, как и тогда, в его кабинете. Боль пронзила каждую клетку, выворачивая наизнанку. Вот только Улей больше не желал информации, он управлял, мастерски играя электрическими сигналами на его нервах. Под пристальным взглядом фасеточных глаз Кирин плакал и медленно опустил сестру в купель, до последнего удерживая ее голову. Разряд прошелся по поверхности воды. По полу и по стенам простелились энергетические грани печати. Хадиса судорожно дернулась, распахнула некогда серые глаза, светящиеся теперь белоснежным светом. Энергетические завитки прочертили ее кожу, вырисовывая каждый сосуд под ней. А после десятки призрачных рук утянули ее под воду.