Альберт вышел из машины коронованной особой — с отеческой улыбкой широковатого для худущей физиономии рта.
Лёхин аж похолодел от бешенства и злобы на себя: погулять он вышел — без оружия! Впрочем, фиг с ним, с оружием. Альберта он в любом случае в подъезд не пустит.
— Такое славное, доброе утро, а вы хмуритесь, Алексей Григорьевич!
— Что вам нужно? — резко бросил Лёхин.
— Ну что вы как агрессивно, Алексей Григорьевич! Я не собираюсь бросаться на вас, а хочу лишь услышать честный ответ на один-единственный вопрос.
Мягкая, даже снисходительная улыбка заставила Лёхина внутренне подобраться.
— Что вы хотите узнать?
— Только честно! — попросил Альберт. — Вы однажды уже отвечали на этот вопрос. Но, насколько сейчас понимаю, не совсем искренне. Алексей Григорьевич, за что вы ударили Анатолия?
Бывший хозяин "Ордена Казановы" не уточнил, когда это было. Но Лёхин мгновенно перенёсся в тёмный промозглый вечер, когда ещё живые четверо зажимали уши, а грязный, мокрый Анатолий каркал-хохотал над ними.
— Он смеялся — повторюсь. Он смеялся страшно. Так смеяться человек не может. И не должен. Это… не по-человечески.
— Спасибо, Алексей Григорьевич. Я удовлетворён тем, что узнал.
Он старомодно склонил голову, то ли благодаря, то ли прощаясь, и повернулся к машине. Лёхин так растерялся, что не смог придумать ничего лучшего, как спросить, причём вопрос прозвучал наивно, почти по-детски:
— Теперь вы будете всем мстить? Роману, мне?..
Но оказалось, что с вопросом он попал в самую точку. Альберт, стоя вполоборота, удивлённо вскинул брови.
— Мстить? А за что? Вернее, так: если бы месть гарантировала мне возвращение того, что было в моём заведении месяц назад, можно было бы подумать о ней. Но кафе сейчас — страница, которую я перевернул. Она мне неинтересна. Я смирился с ситуацией, потому что случайности и совпадения в нашей жизни происходят не просто так. В нашем городе Роман и Лада, обладающие одним и тем же даром, но с разными последствиями, могли прожить всю жизнь и не встретиться. Но это случилось. Едва я понял, что последствия их встречи растут снежным комом, я принялся сворачивать свой дело. Вы удовлетворены моим ответом, Алексей Григорьевич?
— Если бы не было столько смертей… — почти про себя прошептал Лёхин, глядя, как мальчик-красавчик с поклоном дожидается водворения хозяина на место.
"Самый страшный мерзавец — мерзавец обаятельный, — думал он, спускаясь к остановке. — Солгать — ему раз плюнуть. Но, кажется, здесь он был искренен. Вывод: недолог тот час, когда в городе появится новое обдурилово-обиралово с помощью колдовства… Знать бы все ходы в Каменный город и время от времени проверять их…"
Но ясная осень, подсыхающий асфальт и море света всё-таки вернули его к повседневности и сиюминутным заботам. Уже на остановке, рассеянно глядя, как кошка, сидевшая на скамейке (ходила сюда от соседнего дома разглядывать людей и транспорт, а заодно и хозяйку провожать-встречать) квадратными глазами смотрит на его левое плечо, он сообразил: прежде чем ехать к Вече, неплохо бы с ним созвониться.
Веча звонку обрадовался и тут же пожаловался на врачей — мол, одни царапины у него, а отпускать не отпускают. Лёхин не стал говорить, что врачей не столько волнуют его царапины, сколько количество потерянной им крови. Он просто напомнил, что сегодня воскресенье, а по выходным не выписывают. Тогда Веча пожаловался, что с утра на работу — ведь первая неделя пошла, как работать наконец начал, — и на тебе! Лёхин пообещал замолвить за него словечко перед начальством (он имел в виду помощь Егора Васильевича), но Веча тут же отмахнулся: он договорился с одним — заменит, а в следующий раз просто продежурит дважды — и вся недолга. Под конец разговора Веча сказал:
— Не приезжай, Лёх. А то курам на смех: ты ко мне как к серьёзному больному, а я завтра выписываюсь — сестрички здешние сказали.
— Тебе точно ничего не надо?