— Веришь, Лёшенька, не знаю, где сейчас Ромка, и знать не хочу! Говорила ведь внукам: приструните охальника своего! Нет, слишком много воли давали! Не ищи его, Лёшенька, не надо. Видать, вляпался во что… Вернётся ещё, сам прибежит, как миленький! Он ведь какой — всё ему как с гуся вода!
Изумлённый Лёхин не успел и слова промямлить, а бабка Петровна решительно развернулась к двери, почти по-военному решительно — пришлось быстро открыть дверь, пропуская рассерженную соседку в подъезд. Расчехляя зонт, Лёхин пораскинул мозгами и пришёл к единственно верному выводу: Галина Петровна знает, что именно не в порядке с правнуком; она абсолютно уверена, что он жив. Возможно, Ромка взял с неё слово молчать и рассказал ей какую-то свою детскую (ну, пусть будет подростковую) тайну, вот она и боится — с одной стороны, за него; с другой — боится, не узнал бы кто.
Зонт открылся — и Лёхин почти побежал по дорожке вдоль дома к остановке. Чисто машинально он отметил, тут же забыв о том, что зонт почему-то слегка перекашивается налево… Шишик, успевший благодаря бабке Петровне, догнать Лёхина, висел на кончике зонтичной спицы и самоотверженно мок под дождём. Хуже того: проходя мимо одного из газонов, Лёхин чуть отпрянул от нависающих над дорожкой сиреневых ветвей — зонт же, защищаясь, он склонил в сторону газона. Промокший насквозь Шишик пузечком пересчитал с десяток ветвей и мстительно утешался только тем, как обалдеет хозяин, когда поймёт, что уже не один.
Как ни старался водитель троллейбуса, но будущие пассажиры всё-таки шарахнулись подальше от дороги. Вода, бежавшая рекой у бордюра, мощным веером обдала остановку.
Впрыгнув с закрытым зонтом в троллейбус, Лёхин благодарно прошёл по полупустому салону и встал неподалёку от двери. Садиться не хотелось (в мокрой-то одежде!). Глядя на распластанные по стеклу дождевые потёки. Лёхин попытался спланировать день. Сначала — Аня. Потом надо съездить в университетский корпус, где учится Лада. А ещё неплохо бы поймать того пацана — из троих, что в подъезде били Ромку, и узнать — за что били. Пацана Лёхин встречал ещё пару раз и знал, что живёт он в последнем подъезде дома… Странно, подумалось Лёхину: почему его сильнее волнует исчезновение Ромки, а не племяшки Егора Васильевича? Вообще-то, наверное, правильно. Правнука Галины Петровны он знает в лицо, Ромка для Лёхина — реальный, живой человек. А девочка — пока только небольшой снимок. Да, скорее всего, дело именно в этом. А ещё — в том, что о Ромке легче найти всяких сведений. Наверное.
… Когда Лёхин подошёл к двери с надписью "Выход", Шишик зыркнул на остановку и немедленно обиделся: неужели хозяин думает, что "помпошка" рассказывает обо всём? Уж что-что, а о сердечных тайнах Шишики умалчивают даже от себе подобных… Так что "помпошка" сладко зевнула и двинулась в личные приключения, переместившись из Лёхиного кармана в другое пространство…
Пробежавшись по лужам, словно кипящим на небольшом огне, Лёхин прыгнул под навес подъезда и вынул мобильник.
— Аня! Я здесь!
— Да, уже бегу!
Она и правда быстро появилась на крыльце, вся какая-то тёплая, смуглая, чуть полноватая, но отчего-то лёгкая, и так улыбнулась мокрому Лёхину, шуршащим кленовым листьям и сплошной воде с неба, в воздухе и на асфальте, что просиявшему Лёхину показалось — весь мокрый мир посветлел в ответ.
В дожди у них появилось привычное времяпрепровождение — утреннее, когда Аня свободна: Лёхин приезжал, когда профессор уже пребывал в своём университете; они переходили дорогу с пятачка Привокзальной и шли две остановки — называется, гуляли; затем сворачивали направо, к детскому парку, но до него не доходили, а спускались в полуподвальную кондитерскую — в доперестроечные времена "Кулинарию". Кафе открывалось рано, в восемь, посетители появлялись в это время редко — и часа полтора-два, до появления школьников и студентов, Лёхин и Аня болтали обо всём на свете.
— Давай под мой зонт! — предложил Лёхин. — Он шире твоего.
Последние несколько дней эта фраза — тоже традиция. Аня обычно кивала и вставала рядом, хотя Лёхин старался как бы ненароком руку с зонтом держать так, чтобы ей было удобно взять его под руку. Сегодня она не кивала, а просто, будто не в первый раз, просунула ладонь под сгиб его руки. И подняла к нему лицо мягких очертаний.
— Идём?
Они быстро-быстро пробежали-пропрыгали лужи у дома и остановились у перехода, дожидаясь зелёного света.
… Машина профессора Соболева пряталась за сиреневыми кустами с боярышником. Приспустив окно слева, он сосредоточенно курил, не сводя глаз с Лёхина и Анюты, явно занятых очень увлекательной беседой. Вот пара перебежала через дорогу, уже на другой стороне сестра оглянулась. Давно он не видел её такой счастливой… Но Лёхину Соболев не верил. Конечно, он предполагал, что вчерашнему предупреждению смысла нет и что новый ухажёр сестры явится в обычное время… Что же делать… Как уберечь сестру от человека, явно ей не подходящего? "Слишком хорош. И что в ней нашёл? — сумрачно и недовольно думал Соболев, вытряхивая из пачки новую сигарету и прикуривая от предыдущей. — Да, именно слишком хорош. Не дай Бог, окажется опять из этих". Он наконец выехал на проспект и по дороге, плывущей в дожде, направился в университет. Декана он попросил утренние пары на некоторое время перенести на полдень, чтобы иметь возможность следить за Анютой. Теперь Соболев жалел, что ему пошли навстречу: лучше бы не видеть, как потихоньку расцветает сестра, как постепенно, но верно выходит из долгого душевного подполья…