— Добрый вечер.
Тускло блеснули маленькие чёрные глаза, на сплошь ровной поверхности возможного мелкочешуйчатого лица прорезалась поперечная линия. Наверное, рот.
Не успел Лёхин ни чего подумать, ни спросить чего, как Мокричник спрыгнул со скамьи. Так мальчишки на речке или на пруду прыгают в воду — "солдатиком". Лёхин дёрнулся — ой, упадёт! Но Мокричник, держась прямо и жёстко, зашагал к забору позади скамейки. И невообразимо стремительным движением нырнул под нижнюю перекладину — и пропал.
— Шагай, Лексей Григорьич, — донёсся со скамейки шёпот подвального. — И не боись: я тоже пойду с вами до хода-то.
Пока до Лёхина дошло, что пора переходить на другой уровень зрения, к нему подошли Олег и Леонид с доберманами. Псы с интересом обнюхали Бирюка (тот не возражал), брезгливо чихнули над следом Мокричника и свели глаза к носу, разглядывая оседлавших их Шишиков. Те сидели на собаках тоже не просто так, а качались в стороны, изучая то один, то другой глаз ездовых животных.
За забором, который, как оказалось, был фрагментом и его легко обошли, ютились остатки деткой веранды — полупроваленный пол, куда и поспешил Мокричник. Он спрыгнул с одной раздавленной доски на другую, затем на землю. Потом гриб-пиявка обернулся. Снова под малюсенькими, туповато-блестящими глазёнками появилась ротовая прорезь. Прорезь росла, пока Мокричник явно дожидался сбора всей честной компании. Лёхин себя слишком брезгливым не считал, но когда из угла ротового отверстия полезла белёсая струйка слюны… Внезапно Мокричник нежно прочирикал длинную фразу и, будто подрезанный, сел на землю.
— Он говорит — дошли, — сам удивлённый, сказал Бирюк. — Лексей Григорьич, дальше я не ходок. Вам нужно поднять вот эту доску, но держась только за этот край, который ближе к нам.
— Странное требование, — удивился Лёхин и посветил на доску.
Остальные поняли, что он разговаривает с кем-то из паранормальных, и терпеливо ждали.
Не убирая пара-зрения, Лёхин взялся за доску и осторожно приподнял её. Пока один край оставался на земле, доска поднималась легко, но едва он поднял её над землёй, она хоть и поддалась, но налилась тяжестью. И чем выше он поднимал, тем тяжелее доска становилась. И край — тот, что на земле, — удлинялся.
"Открываю дверь подземного хода!", — понял Лёхин, и его прошибло холодным потом, когда он отвалил до конца тяжеленную дверь и увидел ступени вниз.
Снова что-то нежно прощебетал Мокричник, утёр слюну и куда-то ускакал.
— Дальше вы сами, — перевёл подвальный. — Дойдёте ли, Лексей Григорьич?
— Дойдём, Бирюк. А дверь за собой закрыть?
— Лучше закрыть. Другого человека от неё оттолкнёт, но не ровён час такой, как ты, объявится? Провалится да сгинет.
— Ладно, сделаем. Счастливо оставаться!
— Прощевай, Лексей Григорьич! Скатертью ваша дорожка, ровной да гладкой!
Лёхин оглядел добровольцев.
— Кто-нибудь видит вход?
— Я вижу, — сказал Соболев неуверенно. — Лестница вниз. Да?
— Хорошо. Тогда идите первым и встречайте остальных. Мне велено дверь закрыть, чтоб беды не случилось.
Профессор шагнул на видимую компании землю — и его ступня словно исчезла в воде. Перенёс другую ногу. Доберманы шумно вздохнули: Соболев исчез полностью.
— Забавное впечатление, — донёсся его голос издалека, будто из-за приоткрытой двери. — Кто следующий?
Как и предполагал Лёхин, следующим оказался Павел. Леонида потянули доберманы. Больше всего Лёхин боялся за Олега. Но тот, глубоко вздохнув, тоже шагнул и пропал. Оглядевшись — никто не видел? — Лёхин встал на ступеньку и осторожно потянул дверь на себя.
По первой лестнице никто без него не спустился.
— Хоть какое-то оружие взяли все?
Озабоченно покивали. Один Павел расплылся в счастливой улыбке. Ну, с этим всё ясно. Упрямый.
— Лучше вынуть и держать в руках, — посоветовал Лёхин. Заранее предупреждать не хотелось. И не только из-за эффекта неожиданности. Пусть насладятся, какими увидит их Каменный город. И даже Павел его понял — ухмыльнулся, довольный.
И — побежали. Павел — впереди всех.
Третья лестница — торжествующий вопль, оборванный на полуслове. Павел. Обзавёлся экипировкой. Остальные, изумлённо поглазев на него, сообразили-таки глянуть на себя. Короткий свист, смущённое покашливание, довольное "Ха!" — кажется, никто не возражал против личных метаморфоз.
Сам Лёхин выглядел, как и в прошлый раз, только плащ покороче (Шишик немедленно завис на аграфе легкомысленной пушистой помпошкой), жилет уже не кольчужный, а настоящий доспех; к наручам и ножам в сапогах добавились металлические звёздочки и, как ни странно, кнут. Верёвку сунул Елисей: "Вдруг как лазать придётся? Пригодится!"
Оглядев воинство, Лёхин понял, что Каменный город не только увидел своё в непрошеных гостях, но и выявил суть каждого: Павел казался весьма довольным одеянием воина — возможно, странствующего наёмника (Лёхин невольно усмехнулся: ну и начитался же я всякого!); скромный по жизни Олег превратился в воина-монаха; уверенный в себе Леонид — нечто среднее между ними. Незаметный же, сдержанный профессор внезапно сразу вызвал к себе почтительное внимание: он словно расправил плечи под длинным тяжёлым плащом, край которого слева слегка приподнимал кончик ножен; какое уж под плащом пряталось одеяние — сказать трудно, но сам плащ тоже вызывал почтение: чувствовалось в нём что-то богатое…
— Охренеть!.. — восхищённо сказал Павел, недавно по-свойски болтавший с Соболевым. — А корону тебе, Дмитрий Витальич, на последней лестнице преподнесут?
"Значит, не один я вижу в нём "его императорское величество"!" — ухмыльнулся и Лёхин, разглядывая смущённую физиономию Соболева.
Леонид тем временем подошёл к следующей лестнице.
— Там поворот — и ещё одна.
— А может, и не одна. Отсюда не видать, — заметил Олег.
— Предположительно, мы сейчас должны выйти к какому-то большому дому, где Альберт держит Романа, — сказал Лёхин. — Или сразу войти в него. Склоняюсь ко второму. Смысл делать ход из кафе, если не попадаешь к себе сразу…
— Ты уверен, что Роман жив?
— А смысл убивать? Альберт его и сейчас может использовать по полной. Ведь что требуется от Ромки? Только петь. Я тут покумекал и сообразил — схема простая: он поёт, наделяя будущих компаньонов привлекательностью и обаянием; Альберт же добавляет в его песни слова, которые делают ребят и девушек не способными на ответное чувство — и меркантильными. Когда Ромка начал понимать, что в кафе происходит странное и, возможно, он виной тому, он поругался с Альбертом и тот пошёл на попятный: Ромкиных песен он не трогал, но те же песни, им подкорректированные, стал петь Анатолий. Но… Силы у Анатолия маловато без Ромки. Четверо ребят-компаньонов, судя по всему, очнулись одними из первых, а когда стали соображать, что к чему, избили Анатолия. Их-то сегодня и убили. Подозреваю — Анатолий. Мало того что у него ничего не получается, так ещё и крысы жизнь забирают… Вот и взбесился… Ну, всё? Успокоились? Привыкли к себе? Идём дальше.
— Совсем озверели они там, в своём кафе, — сердито проворчал Павел, сбегая по ступеням рядом.
— Как сказать! — откликнулся Леонид. — Разве остановишь, когда богатство в руки само плывёт? Человек — утроба ненасытная, — заключил он философски.
Два добермана бежали по бокам от него. Лёхин всё оглядывался на них. Всё казалось, шерсть на них загустела, посветлела.
— Ого! — сказал Павел.
Они пробежали следующую площадку. Последняя лестница, похоже, спускала на крышу самой настоящей башни с зубцами и бойницами.
— Вот это да! — ахнул Олег, сияя от восторга, когда всё войско поспрыгивало с лестницы на башню.
И все уставились на Леонида. Точнее — на собак возле него.
Леонид сначала не понял — псы сидели чуть позади. Оглянулся.