Джени продолжала невозмутимо жевать. Спустя минуту она соизволила протянуть руку и стукнула Эвана по спине. Тот судорожно вздохнул и закашлялся.
— Не помню, когда я в последний раз… Черт, Джен, что ты… со мной делаешь. — У Эвана от смеха даже слезы выступили. Он промокнул глаза салфеткой и уронил лицо в ладони, не в силах отдышаться. — Помнишь… как они… вышвырнули нас… из бара… в консульстве… о-о… — Последовал новый приступ смеха, на этот раз, правда, не такой продолжительный. Наконец, когда к Эвану вернулась способность говорить внятно, он спросил: — Ты ведь останешься, если они не могут тебя идентифицировать…
Джени изучала надписи на перечнице. Остановив свой выбор на специи под названием «земляная хабанера», Джени сыпнула ее немного себе в салат.
— Что, если тебя заставят подать в отставку?
— Заставят — подам, перееду в Блавс, в свой очаровательный домик и буду наслаждаться вынужденным досугом. Скажи-ка, Джен…
— Наслаждаться досугом? Да у тебя крышу сорвет. — Она кашлянула. Хабанера оказалась очень даже ничего.
— Не сорвет, если рядом будешь ты. Я и сегодня буду крепче спать, если буду знать, что могу на тебя рассчитывать. Могу ли?
— А что заставляет тебя в этом сомневаться? Эван потер висок.
— Ты опять уклоняешься от ответа, как всегда, держишь в поле зрения путь отступления. В Рота Шере твой увертки сходили тебе с рук, но сейчас я нуждаюсь в однозначном ответе. Я могу рассчитывать на твою поддержку или нет?
Как всегда, дай и дай… А что взамен? Похоже, не только она не изменилась со временем.
— Слепая преданность не по мне, Эван. Я должна знать, на что могу рассчитывать.
— Подобные ситуации в своем развитии следуют определенным тенденциям. Примерно на полгода меня словно вычеркнут из политики, не будет ни одного официального упоминания обо мне, лишь близкие друзья будут иногда названивать, чтобы убедиться, что я по-прежнему в добром здравии. Затем начнутся визиты. Былые единомышленники станут приходить за советом; былые противники — чтобы пощупать мой пульс. Год-пол-тора, и я буду готов к новой попытке баллотироваться. Все вернется на круги своя, будто я никогда и не уходил.
— Звучит, как теорема.
— Так было с отцом, так было и Со мной. — Эван помешал суп, к которому он едва притронулся. — Политика! — скривившись, он смотрел, как Джени ест свой салат. — Ты, помнится, говорила, что мама у тебя большой знаток специй. Никогда бы не подумал, что ты имела в виду это. — Он кивнул на салат. — Я бы сказал, не хватает тонкости. Что происходит, Джени?
Джени посмотрела в тарелку. — В каком смысле?
— Шеф-повар «Арапаго» мог бы рассказать немало интересного о твоих кулинарных привязанностях.
— Ты что, приказал, чтобы за мной следили?
— Не я, Дюриан.
— Ах Дюриан!
— Я допускаю, что он делал это не из самых чистых побуждений, но пару часов назад, когда мы с ним говорили, он казался искренне озабоченным. — Эван поставил локти на стол и соединил вместе подушечки пальцев. — Он попросил меня задать тебе несколько вопросов, например: правда ли, что ты стала пить больше воды?..
Джени отставила наполненный до краев стакан — третий. Хотя нет, уже четвертый…
— …и правда ли, что тебя тошнит от некоторых продуктов, которые ты раньше ела совершенно спокойно. — Эван взглядом указал на салат Джени. — Тебе не кажется, что у тебя изменились вкусы? Стали, как показалось бы большинству нормальных людей, странными? Быть может, ты замечала необычные мышечные боли или необъяснимое расстройство желудка?
— Ты прямо как Джон Шрауд. — Джени деланно засмеялась. — Регулярный опрос, через два дня на третий, в одно и то же время, в одной и той же палате с мягкой обивкой.
Стоило ей закрыть глаза, и в памяти всплывали голые Желтоватые стены и миостимулятор, нахохлившийся в углу, словно неуклюжее орудие пыток.
Голос Эвана рассеял эту безрадостную картину.
— Джени, в колонии один человек умер, а начиналось все
с таких вот симптомов. Не лги самой себе, я бы хотел, чтобы ты показалась врачу.
Джени украдкой взглянула на ладони — правая едва заметно дрожала. Ну и что же, просто ее разозлили. У этого парня из гаража постоянно болел желудок. Допустим, у нее тоже. Потом, его постоянно рвало. Так. Ах да, однажды его перемкнуло, и он решил прикончить свою бабушку. Поскольку бабуля двадцать лет, как почила, он дотла сжег лазером подушку. Доктора назвали это печеночным умопомрачением. У этих ребят диагнозов — на все случаи жизни.
Но я же не покушаюсь на покойных бабушек. Сто лет они ей снились. К тому же в Северном Порту все говорили, что парень загнулся из-за продуктов, купленных у хааринцев. А кто на Вэйлене их не пробовал? Она ими всю сознательную жизнь питалась — и никаких проблем. Успокоившись, Джени с жадностью набросилась на воду.
— А я бы хотела, чтобы ты перестал пить, — сказала она, отдышавшись. — Мало ли чего мы хотим?
Как по команде вошли два официанта. Они молча сновали по залу, убирая грязную посуду и украдкой поглядывая на их столик.
— Уговор, — сказал Эван, когда они ушли, — я решу свою маленькую проблему, когда ты займешься своей. — Он принялся за ростбиф. — Не козочка и не цыпленок, — улыбнувшись, сказал он.
— Я здорова. — Для пущей уверенности Джени сыпнула хабанеры и в мясо. — Прости, если мой колониальный вкус оскорбляет ранимую душу землянина, но твои предубеждения — это еще не диагноз.
— Как знаешь, Джен, я не буду настаивать, по крайней мере пока.
И за столом воцарилось молчание.
Закончив обедать, они перешли в прилегающую гостиную, где их ждали десерт и кофе. Эван подошел со своей чашкой к бару и, вызывающе глядя на Джени, плеснул себе щедрую порцию бренди.
— Ты ведь хотела поговорить о Лиссе. Раз уж ты прочла отчет, наверняка у тебя появились вопросы.
У Джени поднялась изжога — словно горящую головню подложили.
— Я уже и так поняла, что она была имплантирована, результаты расследования только подтверждают это. Если не ошибаюсь, она хотела пройти через то, что пережил Мартин. Но ей неправильно подобрали химиопрепараты для шоковой терапии. Все это не так трудно вычислить, если знаешь, что искать. — Джени вспомнилось хронологическое описание периода кризиса, которое она видела в журнале. Кому-то состояние Лиссы было на руку. Этим людям не составило большого труда представить ее смерть как несчастный случай.
Эван облокотился на стойку бара.
— Казалось бы, напротив, это должно было ей помочь, — сказал он упавшим голосом. — Служба использовала имплантацию для получения безупречных солдат. Она и Лиссе должна была помочь совладать с пережитым горем.
— Лиссе имплантация была строго противопоказана. Ее психика и так уже была надломлена, а операция все только усугубила. Не помогла даже регулярная шоковая терапия. Лисса была обречена на имплантацйонный психоз. Если бы она была на службе, то не прошла бы даже начальную подготовку, ее бы классифицировали как склонную к истощению и исключили бы из программы. Эван грустно улыбнулся.
— Им плантационное истощение. Слышал, на совещаниях о нем частенько упоминают. — Он поднял глаза на Джени. — У тех, кто к нему склонен, галлюцинации гораздо ярче, чем у обычных реципиентов, в пограничных случаях, как у тебя — тоже.
— Смотря что ты называешь галлюцинацией. У меня проблема главным образом с запахами. В активной фазе я просто задыхаюсь от запаха ягод. Слава Богу, до голосов дело не дошло, и всяких там пауков, вываливающихся из стен, я тоже ни разу не видела.
Глядя перед собой невидящим взглядом, Эван медленно подошел к Джени. Он тяжело опустился на стул с той обреченностью, которую Джени испытывала по отношению к миостимулятору. Это неприятно, но хочешь ты того или нет, деваться некуда: надо.
— Как-то раз, примерно через год после гибели детей я заехал к Лиссе без предупреждения. Мы уже дошли до того, что извещали о своих визитах заранее. Она сидела у себя в спальне, одна, и так безмятежно улыбалась, что я подумал было, не накололась ли она. Как врач, она имела доступ к медикаментам. — Он поставил чашечку с кофе, испорченным непомерным количеством бренди, себе на колено, и Джени видела, как поверхность кофе дрожала.