— Она разговаривала. С ними. Наконец она меня заметила, или, скорее, почувствовала, и спрашивает, идет ли Мартину его школьная форма. Он, дескать, только что сказал, что хочет быть врачом, как его мама. Я просто выскользнул из комнаты и удрал. — Эван поднял чашку. — Тогда я пил гораздо меньше, чем сейчас, но после этого случая…
Джени сделала маленький глоток кофе. — Ты что, не знал?
— Насчет имплантации? — Эван покачал головой. — До сегодняшнего дня, пока не прочитал отчет. Говорю, я думал, что она колется.
— Вы же постоянно контактировали, неужели до тебя не дошло?
Эван откинулся на спинку стула.
— Не знаю, может, я отказывался об этом думать. Понимаешь, чувствовал себя не вправе расспрашивать. К тому времени я успел понять, что мы с Лиссой каждый по-своему замкнулись в своем горе, каждый нашел свое убежище, Да, я не позволил сделать вскрытие, и это подтолкнуло Као на тропу войны. Но мне хотелось уберечь ее от… от вторжения. Я считал, что она это заслужила. Так сказать, последний благородный жест во искупление былых ошибок. — Взгляд Эвана был полон неподдельной скорби. — Это может звучать чудовищно, но, по-моему, убийца сделал ей одолжение, и знаешь, иногда у меня возникает желание, чтобы они и мне оказали ту же услугу. — Он налил себе еще кофе.
Джени недовольно поерзала на стуле. Болела спина, угрожающе заурчал желудок. Не хватало еще, чтобы он здесь напился.
— Не волнуйся, — сказал Эван, словно читая ее мысли. — Только кофе, пока ты не уйдешь. Обещаю. — Он погрозил Джени пальцем. — Но я настаиваю, что после ты позволишь мне вернуться в мое убежище. Я его заслужил. В последние месяцы оно стало для меня вторым домом. — Вдруг, повернувшись к задрапированному окну, он сказал: — Я хочу тебе кое-что показать, думаю, тебе понравится. — Он нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Шторы раздвинулись. — Ну как?
Взору открылся волшебный мирок, в котором все искрилось и сверкало в свете невидимых прожекторов. По бокам протянулись два ряда коротко остриженного заснеженного кустарника. Местами, словно башни сказочного города, возвышались стилизованные в форме куполов и шпилей вечнозеленые растения. Третий ряд кустарника соединял первые два и был выстрижен в форме подвесного моста, и все это — на фоне ночи в качестве основной декорации.
— Ничего, — безразлично ответила Джени. Весь этот сказочный мир, несмотря на свою воздушность и легкость, оставался холодным и безжизненным. К тому же сейчас она не была расположена к восприятию прекрасного: от очередного спазма в кишечнике ее проняла дрожь.
Эван выбрал на подносе с фруктами яблоко.
— Я заказал это специально для Немы. После приветственной церемонии в большом зале должен был состояться бал. Так сказать, мост дружбы — в подарок великому миротворцу. Незамысловато, быть может, но, по-моему, вполне уместно. — Он задумчиво жевал яблоко. — Као и Уланова, конечно, были против. Они боялись, что это его травмирует. Много они понимают! Пришлось перенести композицию сюда. Если эти две язвы когда-нибудь выберутся сюда пообедать, у них от восхищения челюсти отвиснут. Посмотрим, что они тогда скажут. Да, если погода будет хорошей, я под самим мостом столики поставлю.
Он прикоснулся к руке Джени.
— Как тебе удалось выжить? Когда дети… Я думал, мне конец. Как же ты выкарабкалась? — Он нежно провел пальцем по запястью Джени по левому запястью. Все, что она ощущала, — это только давление. — О чем ты думала, когда выздоравливала? Ты ведь понимала, что все потеряно, как же ты вернулась к жизни?
Джени прижала к животу руку.
— Я сказала себе… — Она запнулась. Вот в чем дело. Она сказала себе, и никому другому. — Я сказала себе, что кроме меня никого не осталось. Если я умру, кто будет помнить о том, что произошло в Кневсет Шере? — На этот раз она произнесла название правильно, дополнив его соответствующим жестом правой руки, изображавшим движение песчаных дюн.
Эван сжал руку Джени.
— Если это послужит тебе утешением, знай, о тебе не забыли. Я видел твое дело. В архиве суда оно двухметровую полку занимает.
— Я не это имела в виду. — Джени замерла. Даже желудок успокоился. — Я помню зной, помню песчаные бури, помню, что мне пришлось пережить, когда я вошла в комнату Евы Ятни — она стала первой жертвой, выдавила себе глаза большими пальцами и проломила глазницы. Ньюман назвал это самоубийством.
Помню и другого пациента, его звали Симеан Бару. Я видела, как он сдирал со щек кожу, словно апельсин чистил. Я не могла войти, чтобы остановить его: замок был заблокирован. Побежала за Ньюманом, чтобы узнать код, а он отказался мне его дать. Мы повздорили. Что произошло потом, ты знаешь.
Помню, как Бару и два других пациента бежали. Мы заботились о них как могли, но все слишком далеко зашло. У них были жуткие галлюцинации, они думали, что мы Лоум и хотим их убить. Они напали на Фелисио и Станлея и угнали автокар для перевозки тяжелобольных — единственное транспортное средство, имевшееся в нашем распоряжении. Мы не сумели их остановить. Я видела, как они исчезли за дюнами, а потом последовала вспышка. Это Лоум остановили их вместо нас.
Я помню завывание сирен, гибель капрала и последнюю ночь, когда я приказала сержанту Бургойну отвести всех в подвал. Я объяснила, что могут снова бомбить. И знаешь, как он посмотрел на меня? Я просто нуждалась в этом взгляде. — Он разжег в ней слабый лучик надежды, заставлявший ее идти вперед.
— Джени, — голос Эвана дрогнул, — если не хочешь, можешь не рассказывать мне все это.
При чем здесь хочешь или не хочешь?
— Я оставила их там, а сама вышла. Проверила пистолет, помолилась: а веста раул — спаси мою душу. Потом разрезала левую руку от запястья до локтя, смочила кровью тряпку и повесила ее над парадным входом больницы. Шозент ха серо — не введи меня во искушение, спаси мою душу. — Грубая красная тряпица и сейчас лежала у нее в сумке. Каким-то образом она попала с ней на корабль и уцелела после катастрофы. Джон Шрауд нашел ее под обломками и вернул Джени. — Было так тихо, нигде ни звука. Я знала, что Кневсет Шера имел большое значение для Лоумро. Они собирались его захватить и очистить от людской скверны. И настала Ночь Единения — причастие и молитва перед решающей битвой. Даже часовые уединились в своих палатках. И я отправилась за дюны, в их лагерь. Я помню, какая тишина там стояла.
— Джени…
— Я помню… двадцать шесть удивленных лиц, когда я двадцать шесть раз входила в палатки и двадцать шесть раз нажимала на спусковой крючок — порвала в клочья двустороннее соглашение и попрала все моральные устои идомени. Убивала их одного за другим, чего никогда не посмел бы сделать ни один идомени.
Она помнила, как перегрелась рукоятка пистолета и ладонь прикипела к ней. В ту ночь я стала с моим смертоносным оружием одним целым. Как настоящий солдат.
— Но главное, я помню о том, что я должна все это помнить, потому что стоит об этом написать, и многое потеряется.
Она должна помнить страх в глазах своих подчиненных, когда Борги вел их вниз по ступенькам, помнить, что только она знала, как сделать так, чтобы они вышли живыми обратно.
— Я должна помнить хотя бы потому, что все остальные слишком хотят об этом забыть.
Джени повернулась к Эвану, тот наклонился вперед, спрятав лицо в ладонях.
— Но не могут, — не убирая ладоней, глухо проговорил он, встал и прямиком пошел к бару. — Насчет того обещания… я беру его обратно. — Он налил полстакана бурбона, взглянул на Джени и наполнил второй. — Не думал, что такое, возможно, — сказал он, сунув стакан ей в руки, — но, по-моему, сейчас ты нуждаешься в этом больше, чем я.
Джени помешала содержимое стакана. Пары спирта проникли сквозь пленку, в глазах защипало. Брызнули слезы. Джени сделала большой глоток. Бурбон обжигал горло, как зной пустыни.
— Вот и молодец. — Эван приподнял стакан в знак тоста и последовал примеру Джени. Странно, он выпил гораздо больше, чем она, но его взгляд по-прежнему казался ясным.
— Как ты думаешь, что произойдет, если они обнаружат, что ты — это ты? — спросил он, глядя на Джени поверх стакана.
Джени сделала еще один глоток, на этот раз совсем маленький. Во рту все онемело.
— Трибунал и скорее всего приведение приговора в исполнение, если только идомени не потребуют моей выдачи. Они, наверное, хотят собственноручно меня прикончить. Представляешь, если они додумаются пригласить бригаду из Неоклоны, чтобы оживлять меня после расстрела? Так можно удовольствие на несколько лет растянуть. — Джени грустно улыбнулась. — Бедняга Джон… Он, наверное, попросит права выстрелить первым.
Джени застыла, боясь шевельнуться от внезапного болевого спазма в желудке.
— До этого не дойдет, обещаю. — Эван погладил руку Джени, а затем кивнул в сторону заснеженного сада. — У тебя не возникает желания просто нажать кнопку, и чтобы все исчезло — прошлое, все, что нас окружает? Чтобы остались только мы с тобой, и к черту все остальное?
Джени заставила себя кивнуть, но тут вдруг желудок судорожно сжался, она вскочила и бросилась к выходу. Эван в замешательстве подхватился было следом, что-то крикнул ей вслед…
Она не помнила, как оказалась у себя в ванной. Едва успела. Теперь она точно знала — спиртное не для нее, больше никогда в жизни… Споем песню настоящего солдата, куплет первый. Она упала на унитаз, и тут все вокруг завертелось. Все погибли товарищи, ты держись за меня. И Джени повалилась на пол, с размаху ударившись головой о кафель.