– Вы, конечно, ночуете здесь?
– Я не хотел вас стеснять… – пробормотал я, всерьез оробев.
– Вы меня ничуть не стесните. Олаф вам показал вашу комнату?
– Нет.
– Идемте, я вас отведу.
Я ахнул, увидев, что она несет мой чемодан, и кинулся забрать у нее ношу. На втором этаже хозяйка показала мне просторную спальню со всеми атрибутами комфорта из журнала по дизайну и интерьерам.
– Я вас оставлю, располагайтесь, – сказала она, спускаясь вниз по лестнице.
К моим апартаментам примыкала личная ванная. Я долго стоял под душем, намыливаясь гелями и шампунями, по всей вероятности шведскими. А может быть, в этом доме и сауна есть? Нет, это финское ноу-хау. Теперь, будучи счастливым супругом скандинавской женщины, я не должен допускать подобных промахов, простительных для начинающего. По выходе из ванной меня ждал махровый халат. Я засомневался, стоит ли спускаться вниз в таком облачении, но потом решил, что это даст мне тему для разговора и послужит тестом на сближение.
Застав хозяйку в кухне, я спросил, допускает ли она вольную форму одежды или предпочтет, чтобы я переоделся в костюм с галстуком? Она посмотрела на меня с недоумением:
– Нет, что вы, так очень хорошо. Олаф не сказал вам, когда вернется?
Я ответил отрицательно, что ее, похоже, не удивило.
– Я положила шампанское на лед. Хотите?
Я округлил глаза:
– В честь чего?
– Просто хочется. Вы любите?
– Да.
Она откупорила «Вдову Клико». Меня слегка резанула мысль о ее, хоть она о том и не знала, общем статусе с этой дамой.
– Я ужасно люблю шампанское и терпеть не могу пить одна. Вы окажете мне услугу.
– Я ваш покорный слуга.
Шампанское было до того ледяное, что вышибало слезу. Именно такое я всегда любил.
– Как вас зовут?
– Олаф, – ответил я без колебаний, слегка осмелев от ударивших в голову пузырьков.
– Как моего мужа, – заметила она.
Стало быть, они действительно были женаты. И она, стало быть, действительно вдова. Если только не примет в мужья меня. Как же ей это объяснить?
Она наполнила мой фужер. Я понял, что упустил момент: надо было спросить, как ее зовут, когда она спросила об этом меня. Теперь это прозвучит уже неуместно.
– Шампанское лучше любой еды, – проронила она.
– Вы хотите сказать, что это лучший напиток к любой еде? – уточнил я на правах француза, посвящающего в тонкости языка.
– Нет. Видите ли, я не ужинаю. Шампанское – это и питье, и еда.
– Смотрите, так можно и опьянеть.
– Я этого хочу. Опьянение от шампанского – это просто клад.
Она говорила без малейшего акцента. Я был поражен. Парадоксальным образом это выдавало ее иностранное происхождение. Такого идеального выговора не могло быть у француженки.
– Простите, что не говорю с вами по-шведски… – начала она.
– И правильно делаете, – перебил я ее. – Никогда не упускайте случая попрактиковаться в языке страны, в которой живете.
Для меня это был какой-никакой выход из положения. Я привел свой довод в приказном порядке и отнюдь не гордился этим, но важен был результат. Она удивилась и не стала возражать, из чего я заключил, что допустил промах.
– Я вас оставлю, вы, наверно, устали.
– Нет-нет. Допейте эту бутылку со мной. Вы же не хотите, чтобы я прикончила ее в одиночку. Расскажите мне о себе, Олаф.
Впервые меня назвали – она назвала! – этим именем. Холодок волнения, зародившись где-то в коленных чашечках, поднялся к корням волос и еще несколько раз проделал путь туда и обратно. Только в чужих устах иные слова наполняются смыслом. Особенно имена. От восторга и смущения я не нашелся, что сказать.
– Простите мою нескромность, – извинилась она. – Вообще-то, это не в моих привычках. Это все шампанское.
Она разлила остаток из бутылки в фужеры и подняла тост:
– За нашу встречу!
– За нашу встречу.
Она выпила залпом. Когда фужер опустел, мне показалось, что ее глаза увеличились вдвое.
– Шампанское такое холодное, что пузырьки замерзли, – сказала она. – Кажется, будто пьешь алмазную пыль.
Наступила ночь, и меня снова одолела тревога.
Положение сложилось в высшей степени ненормальное. Я мысленно восстановил ход событий: вчера я был на званом обеде, где один из гостей проинструктировал меня на предмет действий в случае, если кому-нибудь вздумается умереть в моем доме. На следующее же утро незнакомый человек явился ко мне домой и умер. Ну да, в моем подъезде есть домофон, что в Париже не так часто встречается, однако Олаф с тем же успехом мог позвонить и на другой этаж. Но он позвонил мне, как будто специально меня выбрал. Прежде чем умереть две минуты спустя, он успел дважды мне солгать: насчет телефонной кабины и насчет своего авто.