Мама отчаянно вырывалась из железной хватки, ладонью задела маску монстра, едва не сбив с лица. Тот грубо выругался. В руке сверкнул клинок и прочертил плавную линию на её шее, оставляя за собой тонкую, тёмную полосу. Она захрипела, прижала к горлу ладони. Бледные пальцы окрасились алым. Кровь стекала по рукам и падала на пол.
Твин с ужасом смотрела на каждую каплю, уносящую за собой жизнь. Бум. Бум. Бум. В тишине их стук превратился в невыносимый грохот. Она закричала, зажала уши ладонями.
Монстр отшвырнул обмякшее тело и приблизился к ней. Она сжалась под тяжёлым взглядом из-под узкой прорези, не в силах оторвать глаз от маски с синей полосой вдоль стальной щеки. Безликий протянул ладонь, которая тут же превратилась в уродливую лапу с кривыми когтями.
Твин задыхалась, хватала ртом воздух. Сердце бешено колотилось. Она села. Жёсткая койка тихо скрипнула. Никакого монстра, только серые в предрассветных сумерках казармы.
Стянув мокрую от пота рубаху, смахнула испарину со лба. Тихо, чтобы не разбудить кого ненароком, нашарила сложенную на полу одежду и отправилась в душевые. Всё равно до побудки рукой подать, а заснуть уже не получится.
На душе тоскливо ныло. Она пыталась вспомнить лицо матери, но перед глазами назойливо всплывала железная маска ищейки. Бесконечно повторяющийся сон — всё, что осталось от воспоминаний о маме. Ни имени, ни лица, ни голоса, только красная полоса на горле. Порой даже сомневалась: может и вовсе никакие это не воспоминания, а просто игра воображения?
В окошке у потолка показались первые лучи солнца. Твин небрежно бросила форму на широкую скамью. Скрипнул вентиль, в лицо хлестнула ледяная вода. Она опустила под струи обритую голову в надежде прогнать остатки кошмара. Вода ручейками стекала по угловатым плечам на покрытую длинными рубцами спину. Разбитые костяшки пальцев нещадно защипало. Вода обжигала холодом, пробуждала, отгоняла тяжёлые мысли.
«Какая же ты жалкая!»
Твин вздохнула: Альтера. Другого от неё ждать не приходилось.
«Как ты вообще себя выносишь?» — не унимался голос. — «Ничтожество. Давай, поплачь. Пожалей себя. На большее и не способна».
— Да что опять не так? — проворчала Твин.
«Твоё извечное нытьё. Ой, мамочка, мне страшно! Помоги мне!» — передразнила её писклявым голосом.
— Не лезь в мою голову, сука!
«Научись думать тише. А ещё лучше — прекрати сопли пускать и возьми себя в руки».
— Заткнись!
Закрыв глаза, она представила прозрачную стену между ней и той, другой. Единственная возможность заглушить назойливый голос.
Альтера сверлила её взглядом и мрачно улыбалась. Удивительно, насколько они разные и одновременно похожие, как две капли воды. Тот же тонкий, ровный нос, худощавое лицо, те же губы. Разве что глаза другие, цвета пламени, что вспыхивает при призыве способности, слишком жестокие, злые.
Протяжным гулом завыла побудка. Снаружи послышались голоса. Разбуженные казармы ожили, забурлили. Не дожидаясь, пока в душевые повалят остальные, Твин торопливо натянула форму на мокрое тело.
Дверь скрипнула. На пороге появился заспанный Керс. Из-под полуопущенных век на неё смотрели два янтарно-жёлтых глаза. На переносице ещё не до конца зажившая рана после спарринга. Дерзко очерченная верхняя губа, подбородок с ямочкой — всё это придавало ему некую притягательность. Во всяком случае, женским вниманием не был обделён, несмотря на шрам от ожога, покрывавший правую сторону лица от скулы до самой брови. Детская шалость, за которую он заплатил слишком высокую цену. Над бровью, прямо поверх шрама, набит номер: сто тридцать шесть.
Она глянула на отросшую щетину и улыбнулась:
— Решил отпустить бороду?
— Угу, как у Седого, — пробубнил он и, отвернувшись, принялся стягивать штаны.
От безмятежного спокойствия казармы не осталось и следа. Одни куда-то спешили, другие галдели, третьи подшучивали над соратниками. Некоторые и вовсе ещё не слезли с коек, к чему спешка, всё равно толкаться в очереди в душевые.
Твин огляделась по сторонам в поисках Слая. Тот о чём-то спорил с Триста Шестым на другом конце казармы.
Озорной прищур серых глаз, приподнятые уголки губ, придающие выражению лица ироничности, ямочки на щеках при улыбке — в этом весь её Слай, в этом весь её Семидесятый.
Он провёл рукой по слегка отросшей щетине светлых волос и скептично приподнял бровь. Видимо, с Триста Шестым он был явно несогласен. На его фоне Слай выглядел щуплым подростком, впрочем, как и любой другой, мало кто в Терсентуме мог похвастаться двухметровым ростом и весом в центнера два.