Я опять вдребезги разбивалась об его слова.
И не могла понять, ну почему когда про веды, чудесные силы и необычные мироощущения людей влажных долин я читаю в книгах, у меня не возникает такого отторжения, вплоть до крови из носа? А как только наставник раскрывает рот и начинает вещать об истинных истинах, проповедуя направо и налево, я захлебываюсь и тону.
Может быть, мы о разных ведах знаем?
Почему он так делает?! Он же видит, что мне плохо! Он знает, что я ведьма, что со мной так нельзя! У меня другие отношения со словами, не такие, как у остальных людей. Он знает, как я вижу мир.
Мне больно. Мне очень больно. И я не могу понять, почему мне больно.
И все те дни, которые прошли после Праздников Темных Дней, когда мы, памятуя о том взрыве, старались обходиться почти без слов, и снова восстановили чуть было не утраченное — все это было зачеркнуто опять.
Я решила, что, наверное, все-таки уйду. Потому что скулы сводило и хотелось рыдать от боли. Мне было плохо.
Наставник провел обычную разминку, а потом вдруг завел речь о доверии.
О том, что мы должны доверять друг другу.
И если там, в большом холодном мире, верить всем не стоит, то здесь-то мы одна семья. Доверие, и еще раз доверие.
А чтобы это доверие возникло, в его учении есть чудесные игры, помогающие его выработать и закрепить.
И самая простая игра — это нужно упасть спиной вперед. Просто упасть. А он поймает.
Это было так нелепо, что я растерялась.
Вообще-то, если работаешь с людьми и знаешь, что человек утратил к тебе доверие (как это произошло несколько мгновений назад у меня), самое вредное, что только можно сделать, — начать игры, предложенные наставником. Человек сперва должен хотя бы успокоиться. На него нельзя давить, совершенно нельзя! Это же самое простое из правил, его знают даже новички.
У остальных учеников не было ни малейших поводов испытывать недоверие к кому-либо из присутствующих — они же подошли позже, да и веды им были совершенно безразличны, что Атхарваведа, что Ригведа, что Яджурведа.
Поэтому они легко и радостно падали в теплые руки наставника.
Я была последней.
Я не хотела.
Он настаивал.
Наставник удивленно спросил:
— Неужели вы мне не верите?
Умом-то я, разумеется, понимала, что он меня поймает, куда он денется. Это же игра. А вот тело мое не хотело падать в его объятия. Хотя бы потому, что на земле есть только двое мужчин, которым я действительно упаду, не глядя, спиной на руки, зная, что они меня поймают во что бы то ни стало. Это мой отец и отец моих детей. И вообще я не стремлюсь падать. Я уже раз собирала себя по кусочкам. Очень больно и неприятно.
Остальные ученики не могли понять, чего это ведьма застопорила занятия.
Это было невежливо по отношению к людям. И вообще глупо. Все ведь ждут.
Тихим голосом я прошелестела, почти прошептала:
— А если я скажу, что верю вам, это что-то изменит?
— Конечно! — бодро подтвердил наставник.
— Хорошо, я вам верю.
Это же только игра.
И позади, даже если убрать наставника, мягкий коврик.
Я смогла упасть не с первого, и даже не со второго раза.
И отчаянно, непроизвольно кричала во время падения.
Такого со мной никогда не было. Словно за спиной разверзлась бездонная черная бездна.
Когда раскрыла глаза — поймавший меня наставник, склонившись, заботливо спрашивал:
— Ну и как ощущения?
— Страшно.
Я не знаю, чего он добивался, но доверия ничуть не прибавилось.
Даже макового зернышка.
Вечер у родного очага сгладил тяжелые воспоминания о прошедшем занятии.
Но как только я задремала, пришла новая боль. Сначала тихо, почти нежно.
Она заполонила спину, люто вцепилась в позвонки, начала отдаваться во все тело.
Полночи я тихо плакала от боли в спине и боялась, что у меня отнимутся ноги. И смогу ли я тогда хотя бы ползать? И что будет с моими детьми?
Утром стало немного легче.
Но на любой наклон спина тут же отзывалась новым всплеском боли. Ходить было можно только неестественно прямо. Если требовалось что-то взять с низких столиков, приходилось приседать. Голову поворачивать лишний раз совсем не хотелось.
Спина была сорвана, как у нас говорят.
Можно было, конечно, обратится к обычному костоправу. Да и нужно.