Влетев в столовую, Тимофей увидел, что большинство столов уже пустует, но некоторые ребята из младших групп, у которых с утра не было занятий, еще завтракали. Из динамика, висящего на стене, раздавался голос директрисы Елены Федоровны. Она по местному радио академии говорила о гибели Лены Симбирцевой, выражала свои соболезнования подругам и тем, кто просто хорошо знал погибшую. Затолкнув в рот сдобную булочку с раздачи и опрокинув в себя стакан сока, Зверев стремглав кинулся в студию живописи.
– Хоть бы поел нормально! – крикнула ему вдогонку буфетчица Агриппина Львовна. – Тощий, как стручок!
– Некогда мне! – Обернувшись на бегу, Тимофей едва не врезался в дверь. – За обедом восполню!
Как бы он хотел сейчас иметь способности Димки, который мог пронестись по территории академии со скоростью света и потому никогда и никуда не опаздывал, не то что Тимофей. Может, и он когда-нибудь так сможет?
Способности Зверева до сих пор не открылись, Тимофей понятия не имел, что он может, и это уже начинало его беспокоить. Радовало лишь, что он такой не один. Примерно у десятка ребят из академии еще не прорезались силы.
Тимофея вдруг осенило. Может, именно с этими учениками сенсэй Канто собрался проводить свои индивидуальные занятия? Это многое объясняло.
Повернув за угол, Зверев едва не сшиб невесть откуда взявшегося парня на велосипеде, пробежал прямо по газону, взлетел по каменным ступенькам учебного корпуса и наконец ворвался в студию живописи.
Три десятка учеников сидели за своими мольбертами, рисуя что-то непонятное, при этом кое-кто тихонько похрустывал чипсами или сухариками. Похоже, не один Зверев сегодня плохо позавтракал.
Тимофей замер на пороге студии, высматривая свободное местечко. Димка замахал ему рукой с другого конца помещения. Зверев на цыпочках быстро прошел к другу и плюхнулся рядом на свободный стул, скинув рюкзак прямо на пол. Теперь можно и дух перевести.
– Прасковьи еще нет? – шепотом поинтересовался он, придвигая к себе деревянный мольберт.
– Она здесь, – раздался голос преподавательницы у него за спиной. – Пришла за пять минут до тебя.
– Доброе утро, – смущенно поздоровался Тимофей. – Извините. Вчера меня поздно отпустила полиция…
– Да, я в курсе. Ужасная трагедия, – покачала головой Прасковья Игоревна, подходя к Звереву. Она была в длинном свободном платье, расписанном огромными красными и желтыми розами. Ее густые рыжие волосы удерживал ободок-веночек из белых и зеленых цветков. – Но вы не беспокойтесь, полиция разберется в этом происшествии и найдет виновных. А пока рисуем!
– Что рисуем? – поинтересовался Тимофей, потянувшись за карандашом.
– Меня, дубина! – последовал ответ из центра студии.
Там, на высоком стуле, с крайне недовольным видом сидел Сергей Бельцев. В студии послышались тихие смешки.
– Тогда можно особо не напрягаться, – выдохнул Тимофей.
Смех зазвучал громче. Бельцев стал мрачнее тучи.
– Хватит ржать, – буркнул он. – В следующий раз уже не я буду сидеть на этом стуле. Вот тогда и похохочем.
– Портретная живопись. – Прасковья Игоревна подняла указательный палец к потолку. – Это совсем не смешно! Хотите получить хорошую оценку по моему предмету? Рисуйте.
– И зачем нам живопись? – пропыхтела Женя Степанова, энергично орудуя карандашом. – Особенно после того, как сенсэй Канто заставляет нас драться деревянными палками.
– Рисование учит студентов усидчивости и способности расслабляться, – пояснила учительница. – У нас в академии все продумано.
– Как искусство каллиграфии у японцев? – догадалась Луиза.
– Вроде того, – кивнула Прасковья Игоревна, прохаживаясь между мольбертами. – А потому покажите мне, кто на что способен, и, возможно, я соглашусь с тем, что вы не такие уж пропащие души.
– А вы считаете нас пропащими? – удивленно переспросила Алиса Василисина.
– Если честно, в том, что касается моего предмета, я давно уже мысленно разделила вас на три категории. Это относится ко всем ученикам академии, независимо от групп и вашей специализации. «Бестолковые», «многообещающие» и «совсем пропащие».
– А можно подробнее? – заинтересованно поднял голову Антон Седачев.
Милана Поветруля раздраженно закатила глаза к потолку.
– Нельзя, – отрезала Прасковья Игоревна. – Хотя ты, Седачев, у меня относишься к совсем пропащим. Хоть тебе кол на голове теши, а толку никакого не будет.
Седачев шумно засопел. Все снова захихикали, но смех быстро оборвался. Видимо, студенты вспомнили о вчерашнем происшествии. Тут отворилась входная дверь, и в студию зашла директриса. Учащиеся дружно вскинули на нее глаза.