Пародия Стругацких не высмеивает подразумеваемый текст Нового Завета. Она просто использует этот текст как стандарт, "под которым изучается современность"114. Действительно, Стругацкие используют пародию на текст Библии как приспособление для критической атаки на самогоноварение в советских институтах. Пародирование хорошо знакомого текста Библии дает авторам удачную стартовую площадку для насмешки над современными, специфически человеческими пороками. Пассаж о маленьких чудесах ученых превращении воды в вино - дает говорящий контекст сцене встречи Нового года: "Стаканы сдвинулись. Потом кто-то сказал, осматривая бутылку: - Кто творил вино?"115 (129) . Вместе эти сцены могут быть прочитаны как зашифрованный намек на самогоноварение. Слово "творил", подразумевающее высшую форму креативной деятельности, не подходит и в то же время комически соответствует любой деятельности ученого. Когда появляется это значение, два слова парадигматически формируют комическую оппозицию. Тема самогоноварения в Институте всплывает далее в образе гигантского дистиллятора Детского Смеха, который может оказаться хорошо замаскированным самогонным аппаратом: "Я отомкнул дверь центрального зала, и, стоя на пороге, полюбовался, как работает гигантский дистиллятор Детского Смеха, похожий чем-то на генератор Ван де Граафа." (104). Были, впрочем, времена, когда алкоголь использовался как источник вдохновения и релаксации в работе ученых, как, например, в сцене, когда Роман, участвующий в решении проблемы контрамоции, пьет живую воду: "Роман откашлялся и выпил кружку живой воды" (237). Бесславный эксперимент Выбегалло с моделью нового человека проводился и, предположительно, описывался под влиянием алкоголя, поскольку сам Выбегалло и корреспонденты местной газеты показываются в лаборатории в состоянии алкогольной интоксикации: "...Полез Амвросий Амбруазович Выбегалло. Настоящий. От него пахло водкой, зипуном и морозом. Все эти сцены комедийны, а некоторые - и пародийны, но многочисленность этих образов определенным образом усиливает их сатирический код. Это - сатира на некоторые аспекты жизни в советских научных городах - на бегство от реальности в алкоголь - вот свидетельство из Академгородка: "Социальная жизнь радикально изменилась с той поры, как были закрыты кафе и клубы; она преимущественно подпитывалась водкой и коньяком, неизбежными спутниками любого сборища. Дома люди больше не разговаривали, не обменивались точками зрения - они словно бы потеряли навыки интеллигентного разговора или слушания. Одиночка-пьяница появился и победил. Местные социологи утверждают, что не менее 35% мужчин и женщин в Академгородке пили постоянно, многие из них - ежедневно."116 В этом контексте название Института (НИИЧАВО), появляющееся в начале произведения, может рассматриваться как сатирический комментарий качества и ценности самого Института. В России, равно как и в других странах, распространена вера в лечебные свойства алкоголя. Отсюда читатель может вывести, что таинственная живая вода - это просто алкоголь. Вся суета с живой водой, возвращающей мертвую рыбу к жизни и великими проектами превращения воды всех морей и океанов в живую может показаться аналогом гротескных мечтаний алкоголика и сатирой на пьянство как эскапизм, как решение всех проблем. Живая вода во всех ее формах, будь то волшебно-сказочный источник жизни и бессмертия, или алкогольный напиток ученых, или некая химическая смесь, в конце концов, остается все же многозначным образом. После эксперимента по возвращению к жизни мертвой и выпотрошенной рыбы, ученые спорят, могут ли цели природы включать "нежить". Воодушевленный успехом с выпотрошенной рыбой, Корнеев предлагает эволюционную цепочку: антивирус-белок-человек (Амперян)-нежить. Он не реагирует на саркастический, анекдотический вывод Амперяна из такого рода рассуждений, а именно: что рюмка коньяка и ломтик лимона с сахаром - венец творения: " - У меня есть один знакомый, - сказал Эдик. - Он утверждает, будто человек - это только промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона. - А почему бы в конце концов и нет?" (163-4). Корнеев - наиболее упорно работающий ученый в Институте. Он является лучшим воплощением распространенной в Институте теории, что счастье может быть найдено в самой работе и в постоянном стремлении к познанию. Поддержка им "коньячной теории" привносит карнавальное переворачивание в институтскую теорию счастья и бросает комический амбивалентный свет на всю деятельность Института. Наконец, это дань остроумию и вдохновению, а также иронический тост и гедонистическое приветствие играм НИИЧАВО.
ГЛАВА 4
ИНЫЕ ФОЛЬКЛОРНЫЕ СУЩНОСТИ И НИИЧАВО
Персонажи русских волшебных сказок - не единственные магические сущности, действующие в ПНВС. Сущности близких фольклорных жанров - легенд и мифов также привнесены в текст, чтобы формировать другие фундаментальные единицы сказки. И, как и сущности из волшебных сказок, они взаимодействуют друг с другом, подвергаются комическим трансформациям, совместно производя фантастическую и комическую ткань повествования.
1.Диван Бен Бецалеля
До того, как Привалов оказывается принят на работу в Институт, он проводит наполненную событиями ночь на диване в музее Института. Вокруг этого дивана в Институте разворачивается значительная суета. Идет спор о его природе: то ли это просто обычный диван, на котором можно спать, или старинная мебель - предмет музейной ценности, или прибор, способный превращать повседневную реальность в реальность волшебной сказки. Одно определенно: что в прошлом он принадлежал императору Рудольфу II и был создан легендарным волшебником и алхимиком Львом Бен Бецалелем: "Ручной труд, - быстро сказал Роман. - Безотказен. Конструкции Льва бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет..." (70). Большая часть переплетения реальности и фантазии, науки и магии, происходящего в Институте, приписывается существованию и работе этого таинственного дивана: "Диван был транслятором. Он создавал вокруг себя М-поле, преобразующее, говоря просто, реальную действительность в действительность сказочную." (120). Два предложения в этом отрывке производят комический эффект благодаря применению композиционной (стилистической) техники. Второе предложение, в частности, предлагает интересный прием симметричного парафраза, достаточно часто используемого в произведениях Стругацких. Он используется Приваловым, когда тот описывает эмпирическую научную реальность в терминах магии волшебной сказки, или наоборот, когда его подход к образу или действию волшебной сказки приближается к научному дискурсу. В этих симметричных парафразах в качестве соединения наиболее часто используются такие выражения, как "то есть", "известный как", "значит", "говоря просто". Этот прием очень правдоподобен на психологическом уровне, поскольку мы часто используем парафразы для дальнейшего объяснения того, что мы имели в виду. На литературном уровне он очень похож на синтаксическую симметрию псалмов, или - из русской литературы - Моления Даниила Заточника или Жития протопопа Аввакума, где авторы говорят дважды об одной и той же вещи, но в различных формах. Оба симметричных элемента говорят об одном и том же, но каждый элемент помогает понять другой. Зачастую один элемент может быть туманным или непонятным, в то время как второй дополняет или проясняет его: "...и бысть солнце противо Гаваоно, еже еси на полднях, ста Исус крестообразно, сиречь распростре руце свои... Возвратилося солнце к востоку, сиречь назад отбежало". "Бысть же я в третий день приалчен, - сиречь есть захотел"117. Когда в этих примерах Аввакум объясняет или перефразирует книжные старославянские выражения, используя обыденные русские фразы, он ломает границы между двумя языками. В таких произведениях становится субъектом язык, поиск правильного слова и объединение двух разделенных языков. При использовании того же самого метода цель Стругацких - показать (в комическом ключе) сходства и различия между этосами магии и науки. Существует подразумеваемое напряжение между волшебством и наукой, поскольку они представляют два несовместимых взгляда на мир. Хотя из-за взаимодействия и смешения в Институте науки и волшебства оба эти явления приобретают поэтическую многозначность, двойное значение: в НИИЧАВО наука волшебства становится волшебством науки. Ученые НИИЧАВО не совсем непохожи на чародеев из волшебных сказок, или, наоборот - подобно тому как древние волшебники были учеными прошлого, так современные ученые являются волшебниками настоящего. Используя технику парафраза, противопоставления и сопоставления, Стругацкие творят свою собственную магию и поэзию, литературную форму, комическую и фантастическую литературу, порожденную элементами волшебной сказки и "реалистической" беллетристики. В сказках Стругацких парафраз осуществляется главным героем-рассказчиком Приваловым. Задача Института - изучать с научной точки зрения любые волшебные феномены. Привалов - новичок там, но уже одаренный маг. Он любит свою работу и ему нравятся интеллектуальные задачи, которые Институт ставит перед ним. Поскольку Привалов подготовлен к рассмотрению любого магического объекта или события как научного феномена, для него выражение "диван был транслятором" не несет в себе несоответствий. Объективные "выдуманные" обстоятельства, подчеркнутые синтаксисом, могут показаться неподходящими читателю, но Привалов их не контролирует. Следующее предложение - "Он создавал вокруг себя М-поле, преобразующее, говоря просто, реальную действительность в действительность сказочную" - только логически описывает ситуацию, создаваемую также нереальными научными факторами. Читатель, не зависимый от сложность литературного сюжета, может философски удивиться и изумиться этой сложности, но этого не делает. Далее Привалов замечает, что наиболее часто сказочные события происходят, когда он спит на диване, или когда он еще (или уже) находится в полусне, что позволяет предположить, что ему все просто снится. Этот факт упрощает для него понимание действия дивана. Для читателя, впрочем, фактор сна комически сглаживает явные несоответствия дивана - трансформатора реальности. Введение сна-реальности привносит разрешение противоречия между фантастическим и реальным представлениями.118 У эпизодов с диваном есть и еще один уровень комических эффектов, когда подразумевается "издательский" эпилог. В эпилоге Привалов появляется как "реальный" сотрудник НИИЧАВО, предположительно свободный от выдуманных деталей, внесенных авторами. Теперь он резко критикует авторов за неправильное введение в текст абстрактной научной формулы: "Им, по-видимому, невдомек, что диван-транслятор является излучателем не М-поля, а мю-поля" (247). Очевидно, для него заметна и важна разница между М-полем и (-полем, которую авторы просмотрели или сочли незначащей. Далее, Привалов выражает недоумение по поводу таких ошибок, поскольку, как он знает, один из авторов является профессиональным ученым-астрономом. Противоречие между М-полем и (-полем преподносится в гоголевском ключе: абсурд, представляемый как вполне серьезное явление119. Предполагается, что читатель примет это все всерьез и тем самым окажется вовлечен в изящную и захватывающую "игру". Эпилог делает все предыдущие эпизоды с диваном вдвойне комичными. Следуя правилу издательского комментария, читатель удивлен иронической критикой Стругацких в их же собственный адрес. Начинаясь на композиционном уровне, комические и эстетические эффекты, связанные с диваном, продолжаются на уровне тематическом - софа и ее функция формируют связь с развитием иных тем текста. Образ дивана-транслятора, изделия легендарного Льва бен Бецалеля, сочетается с продуктивным образом рыбы в описании эксперимента Корнеева по возвращению мертвой рыбы к жизни. Из-за своих магических способностей Корнеев полагает, что диван тоже ответственен за успех эксперимента. Когда Корнеев глубоко погружает руку в диван и что-то там поворачивает, рыба на краткое время переворачивается брюхом вниз и вяло шевелит плавниками. Позже он снова преуспевает в возвращении рыбы к жизни, переключив что-то внутри дивана на максимальную мощность. Абсурдное оживление выпотрошенной рыбы становится еще более смешным, когда читатель осознает, что эксперимент имеет некие шансы на успех (и смысл), только когда его поддерживает не одна живая вода, а и магическая активность дивана. Необычное, неподходящее действие дивана, его функция (превращение одной реальности в другую) откликаются в споре о природе дивана между некоторыми учеными и администрацией Института. Ученый - Редькин - полагает, что диван содержит легендарный Белый Тезис, секрет счастья для всего человечества; заместитель директора Института по административно-хозяйственной части Камноедов - считает, что данный диван - это древний предмет мебели, который должен храниться в Музее Института, а еще один ученый - Корнеев воспринимает диван как научный инструмент, транслятор, и тайно использует его в своих опытах. Существование противоположных взглядов на диван происходит - частично - из существования разных, сложных персонажей. Не указывается, какой именно из подходов к природе дивана верен, и они снова комически сталкиваются в тексте, когда Привалов возвращается к этой проблеме - после того, как дал определение дивана-транслятора: "Для Магнуса Редькина диван был возможным вместилищем искомого Белого Тезиса. Для Модеста Матвеевича - музейным экспонатом инвентарный номер 1123, к разбазариванию запрещенным. Для Витьки это был инструмент номер один." (122). Как мы уже указывали, Привалов часто противопоставляет и смешивает два различных дискурса, используя прием парафраза. Участвуя в споре о сущности софы, Роман тоже прибегает к этой технике. Но поскольку он прибегает и к дополнительному комментарию, демонстрируя снисходительность по отношению к собеседнику, он тем самым пародирует эту технику: "- Я имею в виду, что это не есть диван, - сказал Роман. - Или, в доступной для вас форме, это есть не совсем диван. Это есть прибор, имеющий внешность дивана." (69). Роман пытается сопоставить различные взгляды путем допущения разных функций дивана, но подчеркивает его технологическую значимость. Его комментарий привносит частичное разрешение несоответствий, связанных с диваном. В то же самое время, если рассматривать объяснение Романа как пародию на симметричный парафраз, то оно комически освещает и высмеивает объяснение одного дискурса в терминах другого. Важность таинственного дивана открывается, когда основная тема сказки, институтские поиски счастья, выходит на передний план повествования. Некоторые ученые верят, что секрет счастья, по дневникам Бен Бецалеля, Белый Тезис. В комическом несоответствии Бен Бецалель выделил Белый Тезис как сопутствующий продукт некой алхимической реакции и встроил его в какой-то аппарат как вспомогательную систему. Институт в ПНВС сумел найти семь приборов, некогда принадлежавших Бен Бецалелю, и Редькин вскрыл шесть из них, изучая содержимое. Седьмым был диван-транслятор: "За институтом числилось семь приборов, принадлежавших некогда Бен Бецалелю. Шесть из них Редькин разобрал до винтика и ничего особенного не нашел. Седьмым прибором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев, и в простую душу Редькина закрались самые черные подозрения. Он стал следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали заклятыми врагами, и оставались ими по сей день." (95). Комичность этого пассажа усиливается, когда открывается его пародийный код. Он напоминает историю одного из 12 стульев, описанных Ильфом и Петровым120, хотя в нем наличествуют как аналогии, так и изменения сюжета "модели". "Двенадцать стульев" - сатира на Советскую Россию 1920-х годов, принадлежащая к классике русской юмористической литературы. ПНВС и "Двенадцать стульев" обладают некоторыми сходными чертами: оба произведения очень смешные, а по структуре представляют собой нанизывание эпизодов. Пародийный элемент эпизода с диваном, впрочем, ограничен "переигрыванием" некоторых моментов сюжета "поисков сокровища" в романе Ильфа и Петрова. Герои пародируемого романа ищут 12 стульев, поскольку им сказали, что в одном из них зашиты бриллианты. Цель этого поиска, этой охоты за великим богатством, - их собственное счастье. В Институте же исследования Редькина показывают, что Белый Тезис, секрет счастья для всего человечества, - спрятан в диване. Для героев обоих произведений препятствия на их пути велики. Персонажи как того, так и другого произведения ищут возможность достижения счастья и надеются обрести ее в предмете мебели, куда материальное воплощение этой возможности было помещено владельцем. Различия, впрочем, велики и многочисленны: ученые Института явно не эгоистичны, их целью является счастье для всего человечества. Они уже исследовали шесть приборов и ничего не нашли, поэтому они возлагают большие надежды на седьмой - диван. Корнеев уверен в магических возможностях дивана и использует его как средство для достижения счастья через бессмертие. Неприязнь и подозрительность в отношениях между Редькиным и Корнеевым (из-за обладания диваном) является комическим отголоском непростых и окончившихся трагедией отношений между героями "Двенадцати стульев" - Бендером и Воробьяниновым. Более того, похищения дивана Корнеевым являются еще одной аллюзией на бендеровские действия по овладению стульями. Если просмотреть эти сцены драк над стульями, то более спокойные споры ученых о владении диваном становятся еще более смешными - как пародийные вариации версии Ильфа и Петрова. При чтении ПНВС окончательный, необычайный, комический эффект происходит из-за читательского знания о неудаче, постигшей всех искателей сокровищ в "Двенадцати стульях". Это знание выглядит плохим предзнаменованием для надежд искателей счастья в ПНВС и создает необходимое напряжение, когда читатель пытается предугадать либо сходство, либо расхождение с "моделью".