— Извини, — она едва шепчет это слово, и мои глаза тянутся к ней, когда она сжимается под одеялом. Она не смотрит на меня, когда я спрашиваю:
— За что?
— Я не хотела трогать тебя, просто мне так холодно, — слабо отвечает она.
Я смотрю на нее в тот же момент только потому, что мне действительно не холодно. Немного холодно, но опять же, может быть, она не привыкла к этому. Я невесело фыркаю, смеясь над этой мыслью, и это привлекает ее внимание.
Когда она поднимает глаза, ее глаза бросаются к разрезу на моей рубашке.
Мой отец сделал это тоже нарочно. Она медленно поднимает руку, и я хватаю ее за запястье, мои пальцы легко обхватывают ее, когда с ее губ срывается маленький вздох.
— Не надо, — предупреждаю я, и мое сердце дико бьется.
Глаза ее смотрят вниз, мимо рваного хлопка и на небольшое количество шрамов.
— Что случилось? — спрашивает она меня с печалью, которая проявляется в ее голосе.
Я хочу оставить ее в этой грязной камере. Но нет. Вместо этого я остаюсь совершенно неподвижным, пока опускаю ее руку. Если я оставлю ее, то останусь ни с чем.
Она будет судить меня. Жалеть. И использует меня.
Но она мне нужна. Без нее у меня ничего нет.
Мои глаза направляются к цементному полу. Я должен сказать ей, что не знаю, как ей помочь. Но не могу.
— Я хочу уйти, Джей, — говорит она, ее глаза просят меня, и я хочу сказать ей, что найду способ. Но я никогда не солгу ей.
— Я тоже, — говорю я ей правду. Ту немногую, которую могу дать.
Если я найду способ, я обязательно вытащу ее отсюда.
Клянусь. И сделаю для этого, что угодно.
Это единственное, ради чего я должен жить.