Все же по-видимому была у мадам идея фикс или мания преследования в агрессивной форме. Или у самой у нее было рыльце в пушку...
Доктор Гуревич порывался схватить мадам за полу шубы, препроводить ее в дирекцию, вызвать милицию, составить акт — за клевету... Профессор оборонял подругу, заслонял ее грудью от взбешенного доктора Гуревича. Положение становилось невыносимым, как в романе Достоевского...
Потом Бурсов с «секретарем» пожили на даче Бурсова в Комарове... В свое время «красная профессура» селилась под комаровскими соснами косяками: Плоткин, Наумов, Лихачев, Базанов, Бурсов... Из человеколюбия, почтения к преклонным годам и светлой личности Бориса Ивановича свои услуги в качестве истопника и кухонного мужика предложил Глеб Горбовский, тогда не пивший. Он прожил на бурсовской даче недолгое время, после не входил в подробности, а только тяжко вздыхал.
...С некоторых пор на даче Бурсова поселились чужие люди. Прохожу мимо дачи, сжимается сердце: бывало, вон там на веранде мы сиживали с Борисом Ивановичем, предавались ни с чем не сравнимой сладости чесания языками, под коньячок... Теперь за забором стоит чья-то машина, похаживает чья-то собака...
Куда подевался Бурсов, мало кто знал; изоляция вокруг него крепчала. Говорили, что он живет в Зеленогорске: дачу выменяли на однокомнатную квартиру... Связи с ним ни у кого из прежнего окружения не было. С момента ухода из дома на канале Грибоедова профессор отсутствовал в течение одиннадцати лет, хотя подавал признаки жизни, точнее, не поступало сведений о его кончине. Скрытно жить можно долго, а как помрешь, все узнают.
Клавдия Абрамовна Бурсова тихо почила в бозе, в квартире Бурсовых поселился неведомо кто.
На могиле Бориса Ивановича на кладбище в Комарове истлели поминальные цветы...
И что же? Каков урок из этой судьбины (вкратце мною изложенной)? Ну да, тот самый, о котором писал юный Федор Достоевский своему брату Михаилу: человек есть тайна. Чтобы разгадать ее, не жаль потратить всю жизнь.
Что особенно занимало писателя Достоевского в судьбах его героев, так это роковая потребность каждого из них попадаться в ловушку, самому себе расставленную. Вспомним хотя бы, как Родион Раскольников, убив старуху и попавшуюся под руку молодую бабу, спустя время, приходит на место убийства, с головой себя выдавая...
В своем капитальном труде «Личность Достоевского», по объему почти равному роману «Братья Карамазовы», ученый-писатель Бурсов досконально изучает ловушки, в кои русский гений только и делал, что загонял сам себя. По мнению Бурсова, тайна человека — в его двойничестве, трагическом совмещении в одном лице двух или нескольких лиц, по природе несовместных. Загнать себя в ловушку, а после выпутываться... Ан, глядишь, времени не хватило или чего-нибудь еще; жизнь коротка.
В «Личности Достоевского» Б. И. Бурсов ведет рассуждение от первого лица, берет себе в собеседники почитай всех корифеев мысли и творчества в истории человечества: Марк Аврелий и Спиноза, Шекспир и Гете, Ницше и Кьеркегор, Кант и Гегель, Сервантес и Томас Манн, Толстой и Пушкин, Гоголь и Белинский... Речь идет не о ссылках на авторитеты, а о поиске истины, кажется, близкой, но все непостижимой. «Личность Достоевского» суть попытка раскрыть тайну художественного гения, нераздельного с человеческой личностью-судьбой.
В труде Б. И. Бурсова нет биографизма, периодизации, разбора того или другого сочинения; перед нами монолог автора на тему, не ограниченную одним именем, уроком одной судьбы. Автор назвал свое сочинение «роман-исследование», но, при некоторой авантюрности (не свойственной автору), можно бы назвать и «поэмой-рассуждением» (не пропустили бы, был же редактор): мысль автора, едва уместившаяся на тридцати шести авторских листах, подчинена личностному началу в собственном ритме, единственной в своем роде поэтике. «Личность Достоевского» как бы ни с чего начата и ничем кончена; в ней сказано как-будто все, чем питался интеллект ученого-писателя, но я-то знаю, прогуляв с ним пять лет под ручку, что тьма сомнений, предположений, выводов осталась в его мозгу.
Я прочел книгу по выходе ее в свет — бегло, ибо итог на глазах у меня менялся, перерастал в новые замыслы и концепции. Иное дело прочесть труд Б. И. Бурсова нынче. Приближение к Достоевскому не только как к аномалии мирового духа (согласно теориям Фрейда, Шестова, Бердяева, Мережковского), а как к реальной личности русской национальной истории и культуры, обрело новый неожиданный интерес, с оттенком скандальности, как все в наше время: что почиталось вечно хранимым золотым русским фондом, к тому подбирают нынче отмычки современные наши Ракитины.