Следующие годы для Филиппа прошли весьма болезненно и познавательно. Правда, та грань, когда руководил хирург, и когда он начинал безвольно следовать за одушевленным инструментом, быстро смазалась. Вряд ли для предмета откроют библиотеки и тайные свитки с эпохи падения богов. И уж точно не станут выслушивать советы и покорно отходить в сторону, когда потомок великого рода с унаследованным упрямством и гениальностью резал свою собственную душу, фанатично соглашаясь с Хозяевами Обители – ведь те с самого начала говорили об очищении, неуклюже пытаясь объяснить слегка испачканному клинку, отчего его нужно погрузить в раскаленную печь и проковать. Чтобы помочь всем остальным заблудшим, разумеется.
Вместо этого Филипп погрузился в расплав целиком и правил себя внутри горнила, неведомым образом не давая личности растаять в бушующем Источнике Обители – в который под огромным давлением закачивалась вся магия вокруг, иссушая подземелья и придавая им ту самую зловещую славу. Вряд ли его рецепт был воспроизводим кем-то иным – Фил собирал себя знаниями Темной башни вокруг ее облика, а иные практики маскировал результатами озарения и таланта самоучки. Благо, иное тут никто и не мог предположить.
Старательность и одержимость перспективного неофита оценили по достоинству.
Вскоре Фил продолжил исследования, привередливо выбирая путь – из сотен теорий, приносимых ему незнакомцами, замотанными до головы в дерюгу, под которой виднелись шелка и золото. Великий опыт заинтересовал многих, а прогресс и результаты заставляли великих бороться за право оказаться рядом. В таких делах, впрочем, они явно знали толк – пусть интриги и оставались вне внимания одержимого мага-ученого, но подарки в виде научных и запретных трудов через какое-то время стали вызывать чувство пресыщения.
Впрочем, холод кельи, пост и голод никто не отменил.
По прошествии дней, которые Фил перестал считать после первой тысячи, кто-то из родичей Филиппа спохватился и провел ритуал поиска, обнаружив пропажу в одиозном месте – и Обители со скрипом пришлось признать его существование. Там, наверху, фамилия оставалась достаточно сильной и могущественной, чтобы ей были вынуждены отвечать, а на требования личной встречи – не отмалчиваться или отделываться уклончивыми рассуждениями о сроках паломничества. Даже не смотря на сонм заинтересованных покровителей.
Филиппу предстояло показаться родным и вернуться к познанию вновь – так договаривались в подземельях, пугая и обещая, соблазняя знаниями и стращая жутким посмертием.
Сам же Фил решил, что больше не боится мира над землей.
Через какое-то время Филипп вновь стоял перед входом в Обитель – на этот раз называя его выходом. Перед ним были те же трое, и столь же мрачно коптили факела, делая потолки иссиня-черными. Но на этот раз решался вопрос куда серьезнее – выйти ли ему. Жить ли человеку, проникнувшему в столь опасные тайны. И пусть все было оговорено несколько раз, и принесены настолько страшные клятвы, что за нарушившим их придут такие сущности, что не спасет и смерть… Но, как оказалось, договаривался он с покровителями, которые ошиблись столь же сильно, как и сам Фил. Потому что Обитель имела свое мнение на его судьбу.
– Я пройду? – Стоял напротив них, покачиваясь от слабости, парень.
Еда, сохраненная в тайниках, завершилась давным-давно, как бы он ее не растягивал. А ее там было много, очень много… Знания же питали только дух.
На слова его последовало молчание словно трое ждали чего-то еще. Ни обещаний и благодарности, ни россыпи слов и осторожных расспросов, на которые он так и не услышал и звука. Ни богатств и золота, робко предложенных им деланно недоумевающим Филом, уже осознавшим, что сделки больше нет.
Они вновь ждали от Фила покаяния.
– Но я разве я не заслужил прощения? – Подслеповато щурился он ослабшим зрением на хранителей. – Разве я не вытерпел достаточно боли?
– Забвение. – Вновь с завораживающей синхронностью наполнил коридор звук трех глубоких голосов.