— Подождите! — обрадовалась Надя, что профессор Бурунов все-таки попался в ее трижды заброшенную сеть. — Насколько я знаю, Дингля опровергали утверждением, что брат на Земле летит равномерно, а брат на корабле — то ускоряясь, то замедляясь. Равномерные и ускоренные движения нельзя сопоставлять по теории относительности.
— Чепуха! Формальный ответ. А я докажу, что если верить теории относительности, то после разгона корабля до световой скорости время на нем якобы остановится, а на Земле будут лететь тысячелетия. В полете требуется только год разгона с земным ускорением, год торможения с той же интенсивностью у другой планеты. И повторение маневра при возвращении. Наш космонавт только четыре года будет находиться в ускоренном движении, а тысячу земных лет он будет лететь с одной и той же световой скоростью, так же равномерно, как и земной шар. Так что извольте применить формулы теории относительности и к рассматриваемому случаю, без всяких отговорок, чтобы прийти в конечном счете к абсурду, ибо каждый из братьев будет настаивать, что он остался юным, а его брат и сверстник — давно забытым тысячелетие назад предком. Притом оба будут правы, поскольку никакого «парадокса времени» нет и каждый из них повзрослеет лишь на четыре года!
Неожиданно Надя бросилась к Бурунову:
— Константин Петрович, милый! Позвольте, я вас поцелую!
Бурунов, который о таком мог лишь мечтать, оторопел.
Поистине сердце девушки — загадка! При такой поэтической внешности для ее эмоционального взрыва, оказывается, требовались не стихи, а абстрактные рассуждения.
— Это то, именно то, что я знала, в чем сомневалась и что хотела услышать! — задыхаясь, говорила Надя, поцеловав Бурунова в обе щеки. — Теперь ответьте на последний вопрос. Хорошо?
— Хотел бы, чтобы мой ответ удовлетворил вас.
— Скажите, Константин Петрович, вот вы, так уверенный в отсутствии «парадокса времени», вы… вы решились бы на полет с субсветовой скоростью?
— Вы обезоруживаете меня. Но я хочу, чтобы вы оценили мою искренность, которая могла бы сказаться не только в этом ответе, но и в другом признании, о чем вы могли бы догадаться.
— Да, я хочу, чтобы вы искренне сказали бы мне все…
— О, тогда позвольте поцеловать вашу руку в знак всех владеющих мною чувств…
Надя протянула Бурунову руку. Все-таки он вооружил ее.
Бурунов галантно склонился, запечатлевая, пожалуй, несколько затянувшийся поцелуй.
— Браво, браво! — послышался звонкий женский голос с другой стороны полянки. — Вот где я нашла эту воркующую парочку!
Бурунов невольно отшатнулся от Нади, сделав вид, что он разглядывает свисающую с дуба ветку.
— Эй, Звездочка! — крикнула Надя. — Не хочешь ли принять участие в нашем ворковании? У нас тут с профессором расхождение во мнениях.
— Ах, поцелуйчики, начиная со щечек, ручек, называются «расхождением». А что же в таком случае «схождение»?
Говоря это, Кассиопея, распустив смоляные волосы, перебегала лужайку, утопая по грудь в траве.
В цветастом ярком платье, сама смуглая, она казалась легкой тенью, скользившей по цветной россыпи.
По пути она срывала ромашки, прикладывая их к волосам.
— Побереги «гороскоп», — крикнула Надя. — Не рви цветы, не рви!
— Это не ландыши, которые расцветут лишь через три года и вы снова явитесь сюда за ними. На дно ушедшего пруда.
Бурунов посмотрел на Надю и обратился к Кассиопее:
— Если вы, милая Кассиопея, вспоминаете о дне ушедшего пруда, то должны были услышать и о теореме Ферма, и о теореме Крылова, и даже о «парадоксе времени».
— Ничего я не слышала! Ни о каких теоремах! Хватит с меня университетской аудитории! Я просто нашла старую плотину, когда-то запруживавшую воду давнего ручья.
— А незабудки остались, — заметил Бурунов.
— Незабудки, незабудки! — передразнила Кассиопея. — Я вам никогда не забуду, Константин Петрович, что вы тайком от меня улетели в Абрамцево.