— «В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта», — процитировала Надя.
— Мудрый был человек академик Иван Петрович Павлов, говоря эти слова. Но нам с вами для задержки звездолета не хватает именно этого факта.
— Он должен быть, этот факт, раз у вас есть доказательство его существования.
— Доказательство, даже математическое, еще не факт!
— А разве подброшенный с земли камень не факт? Ведь камень взлетает над землей, а не земной шар отлетает от него.
— Однако вы находчивы! — воскликнул Дьяков, не зная, что Надя приводит Никитины аргументы, рассчитывая, что Дьяков опровергнет их. — Но камень-то взлетает замедленно, а падает ускоренно! Не подходит это под определения теории относительности.
— Тогда докажите свою правоту на безукоризненном примере равномерного движения, скажем, комара, который равномерно летит над Землей. Это факт? А можно ли рассматривать, что комар отталкивает от себя земной шар, заставляя планету вращаться в противоположную комариному полету сторону? — сказала Надя, на этот раз уже сама придумав этот пример.
— Слушайте, Крылова! Вы всего лишь на третьем курсе, а спорите по меньшей мере, как Софья Ковалевская.
— Это мой кумир. У девушек это бывает. У меня было два кумира, Софья Ковалевская и Жанна д’Арк. Чтобы все узнать о ней по первоисточникам, я даже выучила старофранцузский язык.
— Однако!
— А что особенного! Изучали же некоторые испанский язык, чтобы прочесть Сервантеса. А папин дублер Бережной, говорят, выучил итальянский язык, чтобы читать в подлиннике Данте и Петрарку.
— Похвально. Впрочем, у меня тоже был кумир — Эйнштейн. Но вернемся к вашему примеру. Вы сформулировали абсурд. Опровержение которого очевидно. Разумеется, что комар не поворачивает земной шар, как ребенок, раскручивая игрушечный волчок, отнюдь не заставляет вращаться относительно оси этого волчка всю Вселенную с созвездиями и галактиками.
— Вот эту очевидность и надо математически доказать. Ведь теорию относительности опровергают именно существованием этих абсурдов, ей присущих. Мне необходимо ее оправдать.
— Видите ли, известно ли вам, что труднее всего доказать очевидное, скажем, аксиому. Или возьмем для примера знаменитую Великую теорему Ферма. Правильность ее очевидна, но доказательства этого вот уже скоро пятьсот лет нет.
— Великая теорема Ферма! Я увлекалась ею. И даже доказала.
— Эту теорему?
— Нет. Теорему моего прапрадеда, вытекающую нз теоремы Ферма. Если позволите, я вам сейчас покажу.
И Надя, достав крохотный дамский блокнотик с изящным вечным карандашиком, вызывающим потемнение бумаги в месте нажатия, стала писать те формулы, которые когда-то изображала для профессора Бурунова на березке.
Дьяков, казалось бы, рассеянно следил за появляющимися строчками.
— Любопытно и, по-видимому, вполне корректно. Вы идете по стопам Софьи Ковалевской, которой удалось доказать закон вращения твердого тела вокруг точки, за что ей была вручена премия Парижской академии наук. А вы на какую премию претендуете? На премию Нобелевскую (ныне Европейскую), или на Ленинскую, или просто на университетскую?
— Моя премия выше всех существующих.
— Вот как?
— Моя премия — это завоеванное счастье. Мне никогда не подняться до Софьи Ковалевской. Она принесла все личное в жертву науке, а я, наоборот, хочу, чтобы наука принесла мне личное счастье. Михаил Михайлович! Мне совершенно необходимо, чтобы звездолет не вылетел, не унес в иное время одного человека, неважно какого! Просто так надо. А для этого требуется доказать, что Эйнштейн прав и нельзя отправлять людей в безвременье, потому что происходит сокращение длин в направлении движения, чего я, признаться, понять никак не могу.
— Ну, в этом я могу вам помочь. Неверно говорить о физическом сокращении длин в направлении движения с субсветовой скоростью. Это все равно, что утверждать, что человек превращается в лилипута, если на него посмотреть в перевернутый бинокль. Происходит не изменение размеров, а лишь их искажение в направлении движения с субсветовой скоростью, причем не только длины самого тела, но и масштаба длин в направлении этого движения. Изменения, воспринимаемые неподвижным наблюдателем, который как бы смотрит через искажающую оптику, обусловленную скоростью удаляющегося тела. Он видит не реальные его размеры, а лишь сплющенное для него изображение.
— Как в кривом зеркале? — обрадовалась Надя.
— Если хотите, то в кривом, вернее, в цилиндрическом, изменяющем размеры лишь в одном направлении.
— Как в самоваре! Когда отраженные в нем люди кажутся худыми, тощими, — и Надя украдкой взглянула на вставшего, как во время лекции, и расхаживающего по кабинету профессора.