***
Дым от недавно сгоревшего дерева забивал ноздри. Известковая пыль, кровь, лошадиный пот – какофония запахов раздирала обоняние в клочья, не позволяя сосредоточиться на одном единственном запахе. Всюду, куда хватало глаз, валялись следы человеческого жилья. Никому не нужные вещи, сгоревшие сокровища, кирпичи, некогда бывшие родовым поместьем, черный остов сада – причина лить слезы человеку, но не ему. Нужен хоть кто-то живой, кто скажет, где желанная душа, но обоняние безупречно подсказывало – пусто. Когти яростно впились в почву, выдирая комья земли и травы. Как эти безрогие твари посмели?
Единственный выход находится выше, вне зоны человеческого понимания. Закрыть глаза, вздохнуть поглубже, откидывая мирские запахи и перестраиваясь на тонкие энергии…
Огонь! Много её огня. Сожгла человека. Так и надо падали, посмевшей покуситься на его душу. Вода. Много чистой воды, полной первородной энергии, такой знакомой, принадлежащей её человечку. Жив.
Сладковатый запах смерти, тянущийся повсюду, разливающийся тонким ароматом первобытного ужаса. Они приходили убивать, он прекрасно чувствует их намерения. А его душа… жива… но что это? След души тянется в лес, он это видит. И в то же время, еще один след перемешивается с водой далеко отсюда и спускается в глубину.
Этого не может быть! Быстрее к воде.
Гладь огромного озера пугает. Он не вернется до того, как увидит её, не сейчас. Дом не убежит, а вот она… След предательски рассеивается над водой, будто душа покоится на дне. Что за чушь! Тело может утонуть, но не душа. Хвост бешено задергался, хлестко ударяясь о берег, выдавая разом охватившее смятение. Капли начавшегося дождя размывают последние эманации, он теряет с ней связь. Она умерла? Нет, жива. Вернулась? Невозможно!
Так почему он больше не чувствует? Не чувствует свою драгоценную душу, будто кто-то смешал ее запах с миром, вычеркнул его из памяти.
***
– Так как ты нас нашел? – резонно спросила я, перебирая пальцами шерстку хвоста.
– Пришлось вспомнить, как пахнет твоя непраздная самочка. С трудом, между прочим, – ворчливо пробухтел он, едва ли не облизывая моё ухо. – И то пришлось помотаться по деревням и городам, стирая копытца.
– А что за время пришло?
– Тот пенек с кувалдой клятву нарушил.
– Кузнец? – поразилась я.
– Ага. Как раз руку жал павлину в цилиндре, радовался удачному заказу, а я тут как тут. То-то славно он орал, что огонь в кузне погас, а новый запалить не может! – довольно улыбался клятик.
– Это кто ж нему пришел за моей туркой?
– Не знаю. Хотя запах чуть-чуть знакомый.
Хм… Запатентовать свое «изобретение» я так и не успела, а потому ничто не может помешать незнакомому проходимцу использовать джезву. То, что кузнец лишился силы, отозвалось во мне горьким удовольствием – неприятно, конечно, но нечего клятвы нарушать. Увы, это больше напоминает месть клятвопреступнику, а не превентивные меры воровства идеи.
Но мне ли сейчас об этом переживать? Мой план рухнул в одночасье, собственная единственная турка осталась на развалинах графской кухни, в сундуке спрятан небольшой мешочек ягод, а приобрести новые по старым каналам – это публично назваться графиней Амори́ и нарисовать на лбу мишень.
Даже сама попытка выйти сейчас на рынок с кофе – это верный способ самоубийства. Каждой собаке в высшем свете известно, кто принес в мир новое слово и что оно значит.
Без защиты титулом, деньгами и суровым к чужакам папочкой нечего и думать о кофейной империи. Разве что пресловутая репутация слуг, о которой говорил Ясень…
Мечты. Сейчас нужно думать о насущном хлебе, а именно – о деньгах для всей нашей скромной, но разнообразной семьи.
Спускаясь вниз в большой холл с чертиком на плече, прячущимся под волосами, я приняла решение познакомить его со всеми. Моей власти хватит на то, чтобы упредить убийство малыша, а потом к нему привыкнут. Может быть, даже полюбят.
– Тьфу, собачья погода! Как знал, что до обеда не успею, – насквозь мокрый Феликс зашел в дом, стряхивая с себя мгновенно тающие снежинки. – Извольте принимать заказ, леди: краски, лак, валики. Даже артефакт для циклевки добыл. Пол-то тут крепкий, обновить его поверху и ладно будет. Лавочник-клят еще и недоволен был, мол, чего торчу у дверей, пока он есть изволит. Я согласен, обед – это святое, но уходить так далеко от лавки, а потом возвращаться вразвалочку… Всех покупателей растерять можно.
Я внимательно осмотрела большое помещение, которое служило нам чем-то вроде прихожей. Практически идеально прямоугольное, около сорока квадратных метров, которые пустовали в силу непонимания, куда такое богатство приспособить.