Ноги стали ватными. Я закрыла окно и опустилась на сундук, пытаясь привести такие же ватные мысли в порядок. Ужас. «А потом всего-то надо будет умереть ещё раз», - сказала старуха Гро.
Легко. Даже самой делать ничего не придётся.
В дверь торжественно стукнули два раза.
- Его преосвященство епископ Бовé!
Пьер Кошон оказался сухоньким старичком, совсем не таким внушительным, как на картинках. В яркой пурпурной сутане и с высокой митрой на голове. Что называется, при полном параде. «Кошон» в переводе с французского означает «свинья». Священник, проклятый потомками за то, что отправил Жанну д’Арк на костёр.
Он едва заметно кивнул в качестве приветствия и протянул руку. Что с этим делать, я знала: католическим священникам её целуют. В кино видела. Но, извините, у меня было не то настроение. С какой радости я должна целовать руку уроду, который приговорил меня к смерти? Я тоже кивнула в ответ.
На лице Кошона ничего не отразилось. Он не торопясь прошествовал в опочивальню и уселся в кресло. Немного поёрзал, устраиваясь поудобнее, потом поднял голову.
- Ты всегда была излишне... своенравна, дочь моя, - проскрипел он, сверля меня маленькими глазками.
Я помолчала немного.
- Мне сказали, что ещё придёт его светлость Бедфорд.
- Да. Чуть позже. У него много дел.
- Чем я обязана вашему визиту?
Епископ слегка удивлённо вздёрнул брови. Они у него были густые и кустистые.
- Я должен соборовать тебя, дитя моё. - Кошон покусал губу. - Но не буду.
У меня внутри всё дрогнуло. Соборование. Последнее помазание. Значит, приговор уже вынесен. А тот, кто выносит приговор, тот и должен соборовать. Но... непонятно.
- Что значит - не будете? Вы же хотите сжечь меня?
Епископ тяжко вздохнул.
- Это называется «очищение огнём», дочь моя.
- Да какая разница?!
- Это не может быть применено к тебе.
Я ошарашенно замолчала. После недолгого раздумья Кошон продолжил:
- Это - всего лишь политика. В святом городе Реймсе ты возложила корону на голову Карла Валуа, и именно поэтому прочие властители ныне почитают его за законного государя Франции. Мы должны были доказать твою дьявольскую сущность, ибо корона, полученная из рук колдуньи, не может быть истинной. И доказали. Настоящий король Франции - Генрих VI Ланкастер.
- Да ну?
- Именно. Но посмотри на это.
Кошон протянул мне свиток пергамента. Почерк был очень своеобразный, но, как ни странно, я понимала всё.
«Поскольку ты дерзновенно погрешила против Господа и его святой Церкви, мы, судьи, чтобы ты могла предаться спасительному покаянию, со всем нашим милосердием и умеренностью осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечную тюрьму, хлеб страдания и воду тоски так, чтобы ты смогла там оплакивать свои грехи, и больше не совершала таких, которые пришлось бы оплакивать».
- Что это?
- Это - твой приговор, дитя моё.
Я смотрела на Пьера Кошона, ничего не понимая.
- А как же костёр? Тут только про тюрьму.
- Ты - дочь Людовика Орлеанского, сестра Карла Валуа, именующего себя королём Франции, сестра вдовствующей королевы Англии, тётка Генриха Ланкастера и свояченица Филиппа Бургундского. Ты - пэр Франции и Англии, ты знаешь об этом?
Я фыркнула.
- Ну, уж не такая дура, как выгляжу...
Старик изумился.
- Что ты имеешь в виду?
- Неважно. Продолжайте.
- Ты не можешь быть предана смерти. Ни английские, ни французские пэры этого не поймут и не примут, какое бы преступление ты не совершила. Пэры - основы основ любого королевства, и их жизнь священна. Но колдунья должна быть сожжена. Народ ждёт исполнения приговора.
Я развела руками.
- Не понимаю.
Створки дверей распахнулись так, словно с той стороны в них влетел какой-нибудь бизон, и в комнату ворвался мужчина. Я вздрогнула от неожиданности. Точно, бизон и есть. Очень большой, наверное, на две головы выше меня, удивительной соразмерности пропорций: что в высоту, что в ширину - одинаково; с огромной нижней челюстью, крючковатым носом и причёской, которая в других обстоятельствах меня бы позабавила: было похоже, что на его голову надели маленький горшок, а потом отстригли всё, что торчало снаружи. Черты его лица, однако, были таковы, что смеяться хотелось меньше всего. На нём была красная мантия, расшитая жёлтыми леопардами, и толстенная, в три пальца, золотая цепь на шее.
Громыхая, герцог Бедфорд подошёл к епископу, приложился к его высохшей руке, и только после этого взглянул на меня.