— Тогда вам известен и мой вопрос. — Брейгель выпрямился перед постаментом во весь свой немалый рост. — Получу ли я ответ?
Комиссар увлек Изабель в сторону, чтобы не мешать.
— Возможны были альтернативы. Но вероятнее всего, встревоженные информацией варкаланы нанесли бы упреждающий удар, — сказал дуалн. — Мирные переговоры состоялись бы полугодом позже по вашему исчислению и прошли бы на худших условиях для Земли.
Брейгель, казалось, стал еще чуть выше ростом.
— Так значит, я сделал правильный выбор? — спросил он.
— Для кого? — Дуалн отвечал почти сразу, как будто находился на соседнем континенте, а не где-то далеко в космосе. — Для землян — правильный, для варкаланов — неправильный. Главное — ты сделал выбор. Ты и те, кто над тобой не прошли бездумно по дороге насилия, но совершили непростой выбор. Только так разум может вырасти сам над собой: легкие пути ведут к деградации и гибели.
— Таков был путь вашей цивилизации: и вы предложили нам выбор, даже зная, что ошибка погубит многих из нас? — Брейгель, запрокинув голову, смотрел на голограмму дуална. — Не зря люди не доверяют Старшим расам!
— Доверие к Старшим, опора на Старших — простой путь. Потому мы никогда не даем готовых решений, — сказал дуалн. — Не думаешь же ты, что нам просто жаль знаний?
— Тогда… Не удовлетворите ли вы мое любопытство еще на толику? — спросил Брейгель, как-то по-особому вдруг подобравшись. — Мои дни сочтены, а мнемочип выведен из строя — следовательно, мои знания никак не повредят человечеству.
— Это можно сделать, — согласился дуалн, и Брейгель немедля обернулся к комиссару и Изабель:
— Неловко обращаться с подобной просьбой, и все же: не могли бы вы подождать снаружи? Покорнейше прошу простить! Меня извиняет лишь то, что беседа о микробиологии навряд ли будет вам интересна…
— Настолько неинтересна, что нас можно было бы и не выгонять: все равно бы мы ничего не поняли, — проворчала Изабель. — Идем, Рауль: предоставим мудрейших самих себе.
Уходя, комиссар не удержался и оглянулся на дуална: пусть то и была всего лишь голограмма, и все же — что-то было в нем необъяснимо-величественное; что-то, внушавшее трепет. Но Брейгель — не человек перед Старшим, но ученый перед загадкой — ничуть не робел…
В молчании они вышли из пещеры. За горные вершины опускалось солнце, похожее на перезрелый апельсин.
— Что думаешь обо всем этом? — спросила Изабель. — Ну, про выбор, путь цивилизации?
Комиссар вдруг понял, что давно уже держит ее за руку. И не слышит по этому поводу возражений.
— Не знаю. Не привык рассуждать столь глобально, — честно ответил он. — Мы часто стараемся жить так, чтобы избежать выбора, даже незначительного: без него нам крепче спится… Но если подумать — чего хорошего в том, что сколько чашек кофе выпить утром, за тебя решает кофемашина?
Они долго сидели рядом, глядя, как последние лучи солнца расцвечивают золотом водную гладь. На другом берегу экимиры разожгли костер. Наконец, из пещеры вышел Брейгель — задумчивый и даже помолодевший.
— Спасибо вам, — сказал он. И более ничего.
Обратный путь до платформы — и по воде, и по земле — показался комиссару короче и проще. Брейгель возвращаться в цивилизацию отказался: экимиры любезно согласились его принять на оставшийся срок.
— В моем сейфе сыновья найдут все столь интересующие их документы, — сказал он. — И еще, если вас не затруднит — передайте Трисс мою ответную любезность. — Он протянул комиссару кусок светящейся бело-голубой породы из пещеры. — Я не силен в геологии… Пусть она сама придумает ему название.
— Конечно, мсье. — Комиссар взял камень, втайне досадуя, что сам не додумался сделать что-то подобное. — Спасибо и вам… И прощайте!
Он запрыгнул в вагон, где уже ждала Изабель.
Поезд тронулся и медленно пополз через лес.
Комиссар, порядком вымотавшийся за последние дни, почти сразу уснул, укрывшись уже знакомым красным пледом.
Проснулся он от резкого толчка; свет в вагоне не горел, и за окном стояла глубокая ночь.
— Если судить по времени, мы почти приехали… Но, кажется, эта штука сломалась, — встревоженно спросила Изабель. — Что будем делать?
Комиссар прислушался: где-то очень далеко в лесу раздавались голоса. У экимиров были особые отношения со временем, а у командора Лавграва — свои, никому не известные контакты с экимирами, и особое отношение к подчиненным, не вышедшим н связь с докладом в положенный срок.