– В ломбарде? Удивительно… Неужели закладывал что-то?
– Думаю, наоборот, выкупал, – вздохнула миссис Аклтон, вытирая лицо. – Там можно приобрести милые вещи не так уж дорого. А тогда, в «Косом Келпи», он как раз хвастался покупкой – женскими серёжками. Я всё размышляла, откуда у него взялись деньги на такую безделицу? Неужели запускает руку в средства, предназначенные для ремонта… Ох! – спохватилась она и испуганно взглянула на меня. – Простите, леди Виржиния. Я, кажется, дурного наговорила. Никто ведь не доказал, что мистер Меррит сделал что-то плохое.
– Любой бы на вашем месте подумал так же, – поспешила я успокоить её. – Слухи о богатстве, дорогие и бессмысленные покупки, хвастовство… Не пойму только, отчего вы решили, что люди погибают из-за денег мистера Меррита.
Миссис Аклтон помрачнела. Глаза её снова повлажнели.
– Так ведь Меррит похвастался богатством, когда выпивал в «Косом Келпи» вместе с мистером Янгером, Джоном Кирни и моим Фрэнком! – тихо, но яростно прошептала она. – Фрэнк тогда порядочно набрался и не помнит ничего, кроме той самой фразы про то, что скоро мы все ещё не так удивимся. А вдруг мистер Меррит проговорился тогда, где его богатства лежат? А кто-то услышал? И теперь их всех по одному… – она вновь осеклась и застыла статуей. Я долго не знала, что сказать, а затем погладила её по плечу:
– Не бойтесь. Здесь мистер Норманн и, уверена, он уже близок к разгадке. Не позволяйте унынию брать верх над вами! Вы нас так напугали сегодня, когда вдруг выбежали из дома, – добавила я, надеясь узнать хоть что-то ещё напоследок.
И мне повезло.
– Я сама себя напугала, – тихо созналась миссис Аклтон. – Мне так хотелось распахнуть дверь и закатить скандал, безобразный скандал… А потом я поняла это устыдилась. Что бы моя мать сказала, если б меня тогда увидела… Я поняла, что вот-вот с ума сойду, и побежала в церковь. Не то чтоб я была человеком набожным… Просто там запахи такие, цветы всюду сухие лежат. Дышится легче. И отец Адам… Он только кажется строгим, а на деле добрый. Выслушал меня и сказал, чтоб я возвратилась домой и повинилась перед теми, кого обидела. Только вот мистер Норманн уже ушёл.
– О, не беспокойтесь, – ободряюще улыбнулась я. – Для того, чтобы задобрить мистера Норманна, достаточно вкусного пирога… А у вас пироги изумительные.
Она слабо улыбнулась в ответ и кивнула. И лишь глаза у неё оставались больными и тёмными, как и прежде.
Моей отлучки будто бы никто не заметил. Паола по-прежнему читала сказку. Лиам после дневных переживаний дремал, свернувшись в кресле уютным клубком. Лишь Мэдди обернулась, когда я вошла.
Но обернулась – и только.
Ближе к полуночи ветер окончательно разогнал тучи. Желтоватая, слепяще-яркая луна плыла в небе, абсолютно прозрачном, но столь глубоком, что оно казалось иссиня-чёрным. Дом затих и уснул – от подвалов до крыши. Визгливые доски в дальней комнате перестали скрипеть; видно, даже Клэр в конце концов устал ходить из угла в угол и лёг в кровать. Давным-давно задремала и Мадлен.
А я так и стояла, укутавшись в одеяло, и смотрела за окно через щель в рассохшихся ставнях. Мысли оставались кристально ясными – почти как ночное небо. Всё вокруг казалось бесконечно значительным: звук чужого дыхания, запахи пыли и старой ткани, искристо блестящий снег, пронизывающий холод, что тянулся с улицы… Если не моргать слишком долго, то луна постепенно начинала расплываться.
Фрагменты разговоров переворачивались в голове и играли новыми смыслами, как стёкла в калейдоскопе.
«…в деревне болтают о проклятом сокровище…»
Миссис Аклтон была уверена, что людей убивали из-за денег мистера Меррита. Но что-то не давало мне принять это объяснение, такое удобное и простое… Граница между сном и явью истончалась. Небо из вогнутой линзы вдруг обратилось выпуклой; луна задрожала, сорвалась со свода и рухнула на холмы, разбрызгивая искры. Я зажмурилась, а глаза открыла уже не в своей комнате, а посреди буковой рощи.
Здесь тоже царит ночь, только летняя, душная. Трава под босыми ступнями влажная от вечерней росы. Шепчутся высокие резные кроны, а в унисон с ними звучат два голоса попеременно, женский и мужской. Слова поначалу кажутся незнакомыми. Но вскоре смысл начинает проступать вторым слоем – совсем как дно озера, если долго вглядываться в тёмную воду.
– Они никогда не одобрят нас, – горным ручьём грохочет мужской голос.
– Тебе есть до этого дело? – шелестит женский.
– Конечно, нет.
И оба они – и незнакомец, и незнакомка – смеются. Ощущение чистого, наивного счастья плывёт в воздухе ароматом цветов, плавится на языке привкусом нектара. Я невольно тянусь за ним, пытаясь уловить больше, прочувствовать полнее. Буковые ветви расступаются, открывая путь к подножью холма. Над пологими склонами курится белый дымок, хотя костров нигде не видно.
А те на вершине сидят рука об руку те двое, чьи голоса точно песни ручья и высоких трав. У него волосы цвета кофе и такие же тёмные глаза; от его рук пахнет хищным железом и дымом. От неё пахнет чем-то терпким и острым – то ли землёй, то ли дубовыми листьями, то ли солёной кровью; странным образом всё это складывается в притягательный, обволакивающий аромат. Волосы у неё светлые до белизны.
– Алвен, Алвен… – шепчет мужчина, касаясь её плеча. – Луна устыдится, взглянув на тебя, потому что ты сияешь ярче. Останься со мной, прошу.
– Они никогда не одобрят нас, – говорит теперь девушка. И диалог повторяется, только наоборот, и звучит словно уже в тысячный раз.
– Тебе есть до этого дело?
– Конечно, нет, – смеётся она. – Мы поклялись. И залог клятвы нашей теперь здесь, – касается земли изящная рука; едва можно разглядеть под тонкими пальцами дубовый росток. – Величайшее из сокровищ…
Мужчина вдруг порывисто склоняется вперёд и кладёт руку на её живот. Белёсый дымок течёт по склонам вверх, окружает влюблённых. Мне чудится в нём эхо голосов и человеческие силуэты; бесцветная луна наливается золотом, ветер стихает.
– Моё сокровище здесь, Алвен. Я люблю тебя. Я построю для тебя дом, высокий и прочный. Я завоюю для тебя столько земли, сколько ты пожелаешь.
Девушка улыбается:
– Эта земля и так принадлежит мне, – потом наклоняет голову и продолжает тише: – У нас будет красивый сын. И смелый.
Мужчина гладит её по волосам – бережно, ласково. Серебристый дым плотной стеною встаёт вокруг, и теперь человеческие силуэты видны уже явственно. Много, много людей в странной одежде; иные из них сжимают серпы, другие опираются на копья.
– Откуда ты знаешь, Алвен?
Она поднимает голову и смотрит поверх его плеча, прямо на меня; глаза у неё серо-голубые, холодные.
– Мне снился сон.
И в одно ослепительно-яркое мгновение я вдруг понимаю, как зовут этого мужчину – Вильгельм Лэндер.
Тот, кто потом станет первым графом Валтером.
Погода на следующий день установилась преотличная – теплая и солнечная, точно в Аксонию задолго до срока заглянула весна. Я проснулась на удивление рано и даже успела заскучать до завтрака. Прошедшая ночь помнилась смутно; и вынужденное бодрствование после двенадцати, и последовавший за ним сон были словно подёрнуты дымкой. Единственным ярким образом оставался росток дуба, прикрытый белой ладонью…
Значило ли видение, что именно это дерево отмечало место, где Вильгельм и Алвен спрятали сокровище в знак своей клятвы? Или не стоило понимать сон буквально? Ведь предыдущие два, скорее, походили на метафоры, на иносказания.
– Мэдди, – обратилась я наконец к подруге за завтраком. – Скажи, а есть ли на вершине холма большое старое дерево?