Вовка, остановился, в тридцати метрах, от назначенного дома, где должна состояться сделка. Он видал, как Сашке открыли калитку и впустили его. Но Сашкина задержка, который должен был подать сигнал безопасности, взволновала его. Вовка начал отходить назад, почувствовав опасность. Тогда он развернулся и стремглав, ни сворачивая никуда, по этой улице, побежав в обратную сторону, бросив коробку в первый попавший палисадник.
Ему навстречу, с небольшой скоростью ехала старенькая Волга. Вовка, сообразить не успел, как оказался в этой машине, на заднем сиденье зажатым с двух сторон операми. Один из них был Ланин. Он, довольно улыбаясь, сказал:
– Ну, вот птичка и в клетке, теперь – то я спрошу тебя за свою спину. Раскручу тебя на всю катушку.
Опер, что сидел впереди, спокойно забрал в кустах коробку. Вовка понял, что влетел, по самые уши и надежд открутиться от пистолета не было. Он потерял самообладание, когда его привезли в милицию и ввели в кабинет к старому знакомому Гнидину Вячеславу Андреевичу.
…Вовка ничего не слышал, что говорил ему майор. Он подписал протокол за все грехи, что было, и что не было.
После чего его отвели в КПЗ, где знакомый сержант с усами, как у маршала Будённого. предварительно его обыскал и завел в небольшую прокуренную камеру. Двухметровые нары, были похожи на артистическую сцену. Метр бетонного пола, вместе со стоявшей в углу парашей, делал камеру тесной, хоть она была и широкая, могла приютить на своих нарах больше десяти человек. Такие размеры уготовил ему Гнидин.
– Смотри, тут у меня никого не обижай, без фокусов, – предупредил Вовку дежурный, то ли в шутку, то ли всерьёз.
Колчак зашёл в камеру, где находилось всего три человека. Один молодой парень, примерно двадцати пяти лет, сидел на нарах без рубашки и курил сигарету. Двое взрослых, – один высокий, был похож на тракториста, а второй с перевязанным горлом и отталкивающей внешностью, стояли у дверей.
– Типичный урка, – отметил про себя Вовка, взглянув на арестанта с перевязанным горлом.
Волос на голове его отсутствовал. Не было волосяного покрова на бровях и красных одутловатых веках. Грубое лицо всё было испещрено красновато – сиреневыми звёздочками, что выдавало в нём пристрастного любителя спиртного. Фреди Крюгер против него был симпатягой. Вовка, вежливо со всеми поздоровался и присел на край нар, облокотившись на стену, устремив свой взгляд в выщербленный пол. Он обдумывал, почему с ним так случилось, прокручивая колесо событий назад. Но самым больным вопросом для него в это время была мать. Он представлял, какую ей боль принесёт его арест, как он ей будет смотреть в глаза при свидании.
«Вот тебе и поступил в академию физкультуры и спорта, – подумал он, – каких либо надежд, что его вытащат из этого каземата, нет. Был бы Захар живой, он бы меня в два счёта отмазал. Зачем протоколы подписывал пенёк»? – не переставал он корить себя.
К нему стало возвращаться сознание и здравый рассудок. Он вспомнил Захара.
– Знать, мне такая же судьба уготовлена, как ему и моему брату Серёге, – тихо шептали его губы.
Он не помнил, сколько времени просидел в задумчивости, но воспоминания связанные с Захаром, заставили его очнуться и поднять голову. Он обвёл камеру пустым взглядом, прочитал все росписи на стенах, которые были доступны его глазам.
– Проснулся паренёк? – спросил у него молодой арестант, – тебя за что взяли?
– Пока не знаю. В понедельник скажут, – тихо ответил Вовка.
– Как это ты не знаешь, ты в камеру пришёл, здесь секретов нет, – въедливо сказал мужик с перевязанным горлом, – может ты подсадная утка, – отвечай, давай?
У Вовки только от его вида начало закипать в груди. А когда мужик открыл рот, Колчак понял, что неприятный разговор с ним неминуем.
– Гоша, чего ты мелешь, – вступился за Вовку молодой парень, – какая тебе подсадная утка, – бабу дома погонял, а форсу у тебя будто азовский банк взял.