– Нет, прошу, не трогайте меня! – ее высокий голос звенит, резонируя со злополучным бокалом, она готова разреветься. – Пожалуйста… я еще… девственница…
Виноград никогда не сказал бы такую глупость.
– Да не собираюсь я тебя насиловать, – мягко говорит Теодор, и она, кажется, верит.
Тихо всхлипывает, но перестает дергаться, позволяя ему расстегнуть блузку до конца. Он медленно проводит пальцами по ее чуть выпуклому животу, прикладывает к нему ухо и закрывает глаза. Не понимая, что происходит, пленница еле дышит и старается сидеть неподвижно.
Теодор слушает.
Там, в недрах маленького тела, что-то тихонько ворочается и бурчит.
«То, что когда-то было живым существом, теперь ползет по твоим кишкам, – думает он. – А ты, как и большинство людей, не способна понять иронию. Еда – это жизнь, но внутри тебя мертвая птица».
Странное месиво путешествует внутри человека. Это волшебно, но в то же время грустно осознавать, что нечто, бывшее недавно столь прекрасным, всего за несколько часов превращается в дерьмо.
Теодор должен избавиться от гостьи до того, как это случится.
Его очаровывает контраст шумных сияющих улиц центра и провонявших мочой и гниющим мусором закоулков окраин, где каждый раз по пятам за ним следуют тощие собаки с тоской в глазах. Как человек, живущий в приличном районе, он находит трущобы отвратительными, но необъяснимо притягательными и идеально подходящими для его не слишком светлых дел.
Развернув вощеную бумагу, Теодор вываливает потроха на щербатый асфальт. Псы, толкаясь и рыча, бросаются на угощение. Прислонившись к грязно-серой стене, за этим наблюдает стареющая красотка, одетая слишком легко.
– Какой милый парень, животных любишь, – скалит она удивительно ухоженные для шлюхи зубы. – Хочешь, побуду твоей собачкой на вечер? Сегодня скидки за паршивую погоду.
Под аккомпанемент смачного чавканья Теодор молча проходит мимо и направляется к стоящей в переулке машине, хотя ему хочется выбить эти зубы кирпичом. Но кирпича под рукой нет, и остается лишь отправиться на поиски более приятной компании.
Земля хорошо одетых людей, дорогих ресторанов и высоких зданий – его настоящий дом. Здесь все слишком заняты своими делами; суматошные гудки машин, громкие разговоры и смех заглушают шаги, скрывают истинные намерения человека, приехавшего сюда отнюдь не для того, чтобы скоротать вечерок за покером и портвейном.
Ее Теодор присмотрел несколько дней назад. Страшненькая обесцвеченная девица с глазами цвета морской капусты, в неказистой внешности которой нашлись и достоинства – острый подбородок и красиво очерченные скулы, которые наверняка особенно выразительны, когда она жует. «Дичь» раздает рекламные листовки на площади, а на таких людей никогда не обращают внимания. Впереди самое сложное: подойти, завязать разговор, притвориться дружелюбным и милым, что дается ему нелегко. Спектакль, к счастью, длится недолго. Она стучит по крышке багажника изнутри, а Теодор любуется в окно на кутающиеся в туман высотки и думает, как было бы здорово устроить пикник на крыше одной из них.
Тонкие ломтики сыра, мягкий сливочный вкус, зефирные облака над головой, все эти чертовы люди далеко-далеко внизу…
– М-м, как вкусно пахнет, – девица постукивает носком туфли по ножке стола. – Что это?
Теодор, не отвечая, аккуратно сворачивает салфетку треугольником. Его бесит, что гостья оказывается неожиданно бесстрашной, но еще больше – что она не способна узнать по запаху рагу из баранины. Остается надеяться, что язык ее не так глуп, как она сама.
– А знаешь, я читала о тебе в газете, – говорит она, доставая из ридикюля пачку сигарет. – Ты маньяк, который кормит девушек.
«Вот оно, проклятое хорошее воспитание. Никогда не разлучай леди с ее сумочкой», – огорчается Теодор, выхватывая сигарету из рук наглой сучки за считанные миллиметры от пламени свечи.
– Я не разрешал тебе курить.
– А я и не спрашивала, – дерзко ухмыляется она, откидываясь на спинку стула.
Он отщипывает кусочек мякоти ржаного хлеба, разминает пальцами, подносит к лицу, вдыхает его запах, чтобы привести мысли в порядок.
– Я знаю, что ты никого не убил. Ты настолько глуп, что отпускаешь всех своих жертв и даже не прячешь лицо. Сколько их было, пять?
– Шесть.
Она визгливо смеется.
– Уверена, мне не стоит бояться безобидного психа.
Не сдержавшись, Теодор бьет ее по лицу. Звонкий шлепок отрезвляюще действует на обоих: она замолкает, вытаращив жуткие болотные глаза, а он успокаивается и внезапно понимает, что должен делать дальше.