– А я и не говорил, что там не записано ничего, – ответил Лайзо, глядя на меня поверх книжки, и второй раз за вечер померещились мне зелёные отблески у него в глазах, хотя, конечно, разглядеть цвет в столь скудном освещении никто бы не смог. – Записано наверняка, да только не чернилами. Вы, леди, попробуйте как-нибудь перед сном раскрыть эту книжицу на какой-нибудь странице – и положить под подушку. Только день выбирайте такой, чтоб потом сразу отоспаться можно было. Вдруг что не так, – загадочно произнёс он.
Конечно, в ту ночь до экспериментов с записями так и не дошло. Я отнесла книжку в спальню, положила на полку… А потом и вовсе закрыла в ящике на ключ, от греха подальше. И не столько из-за того, что день завтра обещал быть напряженным и трудным, нет. Где-то глубоко внутри засел липкий, подленький страх, что Лайзо окажется прав. Ведь это бы означало, что у леди Милдред были такие секреты, принять которые я бы пока не отважилась.
А в довершение всех неприятностей в голове перед сном вертелись навязчиво давние слова Зельды:
«Младшенький-то мой с колдовством знается побольше меня…»
Сейчас я готова была поверить, что гадалка не шутила.
К счастью, повседневные заботы оставляли мало времени на досужие размышления.
Наплыв гостей в «Старом гнезде» чуть-чуть спал. После безумия последней недели даже такое небольшое облегчение подарило мне островок покоя – несколько шумных, но уютных вечеров. Тогда миссис Скаровски, встав на стул, громогласно зачитывала свои стихи; Луи ла Рон отпускал остроумные комментарии, вызывая наигранное негодование поэтессы; сын полковника Арча развлекал компанию, цитируя по памяти хроники битвы при Трюфо; жеманно улыбался, красуясь перед новой возлюбленной Эрвин Калле, на сей раз выкрасивший волосы в ярко-алый цвет; снисходительно наблюдали за весельем благородные дамы, ровесницы леди Милдред и её старинные подруги; а Мэдди, улыбаясь, сновала по залу с подносами, но нет-нет, да и поглядывала на часы в ожидании визита детектива.
К ночи я буквально падала с ног от усталости, но душою отдыхала.
Между тем погода устала притворяться доброй и ласковой матерью – и обернулась вздорной, жестокой мачехой. Дохнула на Бромли холодом, исхлестала улицы и крыши дождями, вспучила спокойный Эйвон паводком, а затем, точно смягчившись, стала по утрам заботливо кутать низины густым серым туманом. В день, когда должны были прийти в кофейню мои подруги, и вовсе разразилась страшная гроза, с ветром, громом и молниями. Восемь из десяти попросивших о столике отказались от визита, и лишь самые стойкие поклонники кофе отважились прогуляться по городу.
Но когда какое-то там ненастье останавливало настоящих леди?
Эмбер прибыла за четверть часа до назначенного срока вместе с Глэдис – слегка бледная, вздрагивающая из-за зловещего грохотания в небесах, но очень решительная. Следом подъехала и Абигейл со служанкой, которую сперва хотела оставить в автомобиле – и оставила бы, но Мадлен заступилась за бедную девочку и отвела её в комнатку за кухней.
– Природа сошла с ума! Нет, совершенно точно, сошла с ума! – громко заявила Абигейл, едва переступив порог. Её летнее пальто было цвета пыльной розы, блузка – цвета рассветного неба, и лишь немного более тёмным оттенком радовали глаз юбки, сверху объемные, а книзу зауженные. Розовые перчатки, розовый веер, шляпка того же тона, что и пальто, украшенная гроздьями искусственной малины – герцогиня Дагвортская была верна себе и своим цветам. – Холодно, точно в преисподней! Мне срочно необходим ваш кофе, дорогая Виржиния – тот сладкий, с шапкой из сливок и шоколадом.
– Мадлен сейчас принесёт, – улыбнулась я невольно. – Ах, Абигейл, я так рада вас видеть!
Эмбер, всегда с небрежением относившаяся к этикету, обняла старую подругу, Глэдис ограничилась словесным приветствием, но видно было, что рада она не меньше. Когда восторги первой встречи после долгой разлуки улеглись, и перед каждым оказалась чашечка кофе – «для леди» у Абигейл, имбирно-медовый у Глэдис и лимонный с перцем у Эмбер – мы, наконец, окунулись в любимую женскую стихию.
В сплетни и слухи.
– А вы слышали, как оскандалился недавно один литературный критик, мистер Эндрю Эвассен? – загадочно округляя глаза, сказала Глэдис. Эмбер, очевидно, знавшая кое-что, спрятала смешок за веером. – На званом ужине у одного фабриканта, который известен ненавистью к ширманкам, мистер Эвассен пообещал в запале разгромить стихи самых известных поэтесс Аксонии.
– А зачем? – шумно удивилась Абигейл и нахмурилась напоказ, но глаза у неё блестели – ей было весело. – Глупость какая!
– Мистер Эвассен считает, что стихосложение в частности и литература в целом – не для женских умов, – ответила Глэдис таким голосом, что сразу стало ясно, у кого на самом деле проблемы с рассудком – у критика или у поэтесс. – Итак, он собрал почти шестьсот листов со стихами, в том числе и несравненной Эмили Скаровски, а также мисс Хоуп Линкс и даже леди Элен Брайтстар, выкупил по расписке целый бочонок эля в пабе и закрылся со всем этим в кабинете на целую ночь. А утром он выбежал на площадь Трёх Фонтанов – с всклокоченными волосами, босой и в одних кальсонах, стал бегать кругами, разбрасывая листы с рукописями и выкрикивая хулу. И когда «гуси» приблизились к нему, чтобы успокоить его… или арестовать, не важно, мистер Эвассен закричал: «Я дельфин, я дельфин, море укроет меня!» – и прыгнул в фонтан.
Мы затаили дыхание.
– Фонтан цел? – спросила Эмбер за нас всех.
– У Крылатой Вестницы откололась пятка, – вздохнула Глэдис, покачивая в пальцах лорнет. – А мистер Эвассен жив и здоров, разумеется. Что сумасшедшему сделается?
От смеха у Абигейл разыгрался аппетит, и пришлось отправлять Мэдди за новой порцией пирожных. Пока мы их дожидались, то обсудили кое-какие последние новости под шум дождя и раскаты грома. Приятно было узнать, например, что выставка Джулии прошла более чем успешно и удостоилась самой высокой похвалы. Потом Абигейл по обыкновению начала бранить сэра Фаулера и сетовать на непослушание близнецов. Слушая её, леди Вайтберри хмурилась почему-то всё больше, но видно было, что думает она отнюдь не о дурном влиянии баронета на мальчишек… то есть уже на юношей. И вообще по сравнению с другими днями она необычно много молчала. В конце концов я не выдержала и, дождавшись подходящего момента, спросила, что случилось.
– Лорд Уилфилд пригласил моего супруга присоединиться к сигарному клубу, – призналась Эмбер неохотно.
– Но это ведь хорошо? – неуверенно спросила Абигейл, обмахиваясь веером. Розовые перья мягко колыхались при каждом движении. – Граф Уилфилд – человек влиятельный, репутация у него неплохая, несмотря на все эти слухи о внебрачных отпрысках. А уж сигарный клуб в Дубовых Палатах… Многие мечтают туда попасть! Я была бы не против, если бы мои мальчики там оказались. Ведь этому несносному баронету туда точно не проникнуть!
Я невольно улыбнулась – о чём бы ни зашла речь, Абигейл вернётся к сыновьям и к Фаулеру.
– Против клуба я не возражаю, женщин туда не допускают… – Эмбер неторопливо разложила веер, по одной пластинке, и так же тягуче-медленно сложила его. – Но для этого моему супругу придётся сперва навестить особняк Уилфилдов, чтобы обсудить кое-какие подробности и подписать соглашение. А там сейчас, между прочим, живёт и эта ужасная колонианка!
Веер шлёпнул по краю стола – чашка подпрыгнула на блюдце, а разговоры в кофейне притихли. Эмбер царственно улыбнулась и сделала вид, что это была неловкая случайность.
– Колонианка? – необычайно тихо переспросила герцогиня Дагвортская, и её бледное одутловатое лицо приобрело то выражение, которое принято называть опасным; вроде бы ничего особенного – лёгкий прищур, твёрдая линия плотно сжатых губ, наклон головы, а взгляд уже кажется неприятно цепким.