— Дочь моя, — произнес он торжественно. — А что бы ты подумала о мемориальной доске с благодарственной надписью, вывешенной перед храмом?
— Я бы подумала, что это безрассудная трата денег. По меньшей мере, одиннадцать хайрейнов, если это камень. Или четыре — за хорошую работу резчика по дереву.
— Никак, в святые метишь, дочь моя? — подозрительно осведомился отец Александр.
— Ни в коей мере, — в тон ему ответила я. — Ибо при жизни не канонизируют, а на небеса я не тороплюсь. А если говорить серьезно… Отец Александр, я не пытаюсь произвести на вас впечатление или выторговать для себя какие-то блага. Просто… м-м, можете счесть это впечатлительностью неопытной девицы, но сегодняшний день… поразил меня в самое сердце. И еще… я узнала, куда Эллис девает все свое жалование, — закончила я совсем тихо.
Отец Александр опустил взгляд.
— Так вот оно что…
— Да.
— И вы действительно так дружны, как мне показалось с самого начала.
— Да, — ответила я во второй раз и, чувствуя странную робость, продолжила: — Не подумайте дурного. В наших отношениях нет ничего, что не одобрил бы… да вот даже святой Кир Эйвонский, — священник поперхнулся и подозрительно закашлялся, но я списала это на неловкость момента. — Но мне очень хочется знать, каким он был прежде. И… почему он стал таким, каким стал.
— Ох… — уже в который раз вздохнул отец Александр. Теперь вышло особенно тяжко. — Что именно ты хочешь знать, дочь моя? Он рос обычным мальчиком. Смышленым, но чаще разум свой направляющим на проказы, а не на пользу делу. Добрым, в общем-то, но часто говорящим жестокие вещи и совершающим жестокие поступки. Вокруг него всегда было много друзей, его внимания искали и младшие, и старшие дети… Или ты хотела бы узнать что-то определенное, дочь моя? — он посмотрел на меня так, что стало ясно — тайны Эллиса сокрыты надежнее, чем на дне Мирового океана.
Однако я рискнула спросить.
— Как он попал в приют?
В конце концов, даже сокровища со дна океана иногда попадают в руки людей. Если океан сочтет соискателей достойными награды.
Отец Александр молчал долго. Свечи успели сгореть на треть, а я продрогла до костей, прежде чем он негромко произнес:
— Это случилось примерно тридцать лет назад, летом. Тогда разразилась страшная гроза… А впрочем, не помню, может, и солнышко светило. Так или иначе, на закате к воротам приюта подошла женщина, одетая во все черное и с густой вуалью. В руках у той женщины была корзина, а в корзине — спящий ребенок.
— Эллис? — сорвалось у меня с языка.
Священник грустно кивнул:
— Да. Женщина назвалась служанкой «одной несчастной леди» и попросила присмотреть за ребенком. Мы с сестрой Марией попытались расспросить ее о родителях нового воспитанника и в беседе убедить забрать ребенка обратно. Знаете, некоторые матери, приходящие сюда в отчаянии, после раскаиваются и возвращаются обратно за детьми, — просто сказал он, и сердце у меня пропустило удар. — Но чем больше проходит времени, тем меньше вероятности, что это произойдет. Поэтому мы всегда стараемся убедить страдалиц сразу. Обещаем помощь в пригляде за ребенком, иногда деньги… Кого-то это убеждает. К сожалению, немногих. А некоторые просто ненавидят своих детей. Вот и та служанка сказала… Она сказала: «Заберите его, пожалуйста. Боюсь, что в следующий раз она не отошлет его в приют, а просто удавит». Сестра Мария стала ругаться… Тогда она была куда моложе, а потому нрав у нее был горячей… Но служанка выслушала все молча, затем поклонилась и ушла. А в корзине, под боком у ребенка, обнаружился конверт и мешочек с монетами. Денег вышло ровно сто хайрейнов — по тем временам сумма неописуемая, приют на нее жил год с лишним. А в конверте был один-единственный листок бумаги с именем — «Алиссон». Так мы и назвали мальчика. «Алиссон» — по имени, данному, вероятно, матерью; «Алан» — потому что его принесли в день святого Алана; и «Норманн» — потому что такова была моя фамилия в миру, — скромно закончил священник.
— Вот как…
Отчего-то я не могла вымолвить ни единого осмысленного слова. Все казалось либо слишком напыщенным, либо пустым, либо бестактным.
Знал ли Эллис, как он попал в приют? Пытался ли разыскать своих родителей, семью? Ненавидел ли мать или давно простил ее? Болело ли до сих пор его сердце?
Я долго и бездумно смотрела на медленно оплывающие свечи, на руки свои, кажущиеся мертвыми в синеватом свете, льющемся через витражи. Отец Александр молчал. Несколько раз он порывался сказать что-то, но, взглянув на меня, осекался.
Из оцепенения меня вывел удар грома.
— Святые небеса! — подскочил на месте отец Александр. — Что ж это деется, гроза зимой! Ох, не к добру… Дочь моя, ты уже дрожишь — не лучше ли тебе вернуться в тепло? Идем-идем, негоже так сидеть. Вот за это святой Кир покарать может, причем меня — мол, застудил девицу, так и отвечай по всей строгости… Идем.
— Хорошо, — слабым эхом откликнулась я и поднялась на ноги. Губы у меня подрагивали, словно на улыбку не хватало сил. — Не будем злить святых, это до добра не доведет… К слову, о добре. Когда я шла сюда, то немного заблудилась, и дорогу мне показал один любезный молодой человек. Рыжий, смуглый, в такой забавной зеленой шляпе с двумя перышками. У него еще трубка была… Что вы так на меня смотрите? — недоверчиво моргнула я.
Отец Александр за время моей речи сделался белым как полотно.
— Э-э… Ходит один такой тут, ходит, — со странной интонацией протянул он, глядя почему-то вверх. — Делает… э-э-м… добрые дела делает, как он их понимает. Он ничего не говорил, дочь моя?
Я наморщила лоб.
— Кажется, говорил, что надо подождать. И что я пойму, «когда оно самое придет».
— Вот так и поступай, — со значением выговорил отец Александр. — Так. О чем это бишь я? Точно-точно, хотел я тебя возвернуть в трапезную и напоить горячим чаем…
Гром, кстати, больше не повторился. А когда час спустя все мы — Эллис, Мэдди, Лайзо и я — вышли из приюта и направились к автомобилю, то небо и вовсе почти расчистилось — разрывы среди тяжелых свинцовых туч постепенно сливались в одно прозрачно-голубое полотно.
Снегопад кончился.
Удивительно, но Мадлен в автомобиле почти сразу уснула, уронив голову мне на плечо. Я осторожно укрыла подругу своей шалью и отвернулась к окну.
— Как ее детишки утомили, — негромко произнес Эллис, скосив на Мэдди взгляд. — Да уж, Нора с Бриджит кого угодно заговорят до смерти, этим двум сорокам только дай потрещать… Виржиния, а вы знаете, что они друг дружку сестрами считают? — внезапно спросил он.
Я растерялась немного, не зная, как реагировать.
— Так странно. Они совсем не похожи.
— Зато по характеру сошлись… — Эллис заложил руки за голову и сладко потянулся, жмурясь. — Помню, у меня тоже было двое «братишек» и даже одна «сестричка». Она еще потом в мои невесты метила, и так настойчиво… — тут детектив внезапно осекся и обернулся; взгляд у него был серьезней некуда. — Виржиния, спасибо за все. Отец Александр рассказал мне о ваших планах. Честно говоря, когда я заманивал вас сюда под предлогом расследования, то рассчитывал на что-то в этом роде. Но не думал, что вы возьметесь за восстановление приюта так рьяно и так… по-деловому, — он особенно выделил последнее слово. — В своем непередаваемом стиле. Значит, благотворительный вечер?
— Репутации «Старого гнезда» это пойдет только на пользу, — пожала я плечами и не удержалась: — И кто бы говорил о рьяном подходе, Эллис! Как вы умудряетесь прожить на пять хайрейнов в месяц? Питаетесь воздухом и ночуете на крышах?
— Тише, тише, а то еще нашу мышку разбудите, — хмыкнул Эллис, искоса взглянув на Мэдди, и тихо ответил: — Ну, раньше я снимал комнаты у одной милой старушки-вдовы, всего за хайрейн в месяц. Но потом ее перестал устраивать, э-э, мой образ жизни. И семь лет назад я временно переехал к своему другу, у которого, собственно, и живу до сих пор.
— Сначала он пытался этому самому другу платить за проживание, — вкрадчиво заметил Лайзо. Хитрый его прищур был виден даже в отражении в лобовом стекле. — Но вы мне покажите того изверга, который не постесняется с нашего Эллиса денег стребовать.