– Пап, мне уже двадцать три, – девушка забрала документы. – И я хочу учиться.
– Почему нельзя было в Херсон поступить? – отец вдруг набросился на нее. – Мы бы тебе всегда помогли, одну не оставили. Какого хрена тебя понесло в Симферополь? Мы же скучать будем, с ума сходить, по ночам не спать! Ты о матери подумала?
Надя, на секунду усомнившись в собственном решении переехать в Крым, уже готова была расплакаться, но с силой вонзила ноготки в ладони. Это ее привело в чувство.
– Подумала, – она заставила себя улыбнуться. – Будете ко мне на отдых летом приезжать, в море купаться. Не на плавнях же в Херсоне вам здоровье поправлять?
– Ладно, я тебя переубедить не смог, жизнь научит.
Отец как-то старчески ссутулился и ушел во двор, оставив дверь открытой. В нее тут же стрелой влетел дворовой кот, начав тереться возле маминых ног и громко мурлыкать. Пока выпихивали кота во двор, выносили ему еду, тяжелый осадок от разговора рассеялся, начались обычные домашние хлопоты. Больше вопрос поступления Нади в университет семья Головенко не обсуждала, будто ее поступок навсегда перечеркнул то оставшееся доверие, которое между ними существовало до сих пор. Надя отдалилась безмерно и стала для них совершенно незнакомой повзрослевшей девушкой, выбравшей иную жизнь. И это пугало больше всего на свете, будто дочь предала не только свою семью, но и этот тихий городок с его провинциальными порядками.
Не желая тратить оставшееся время впустую, Надежда начала наводить порядок – перебрала чулан с закатками, вычистила от сорняков дорожки и палисадники. Она с энтузиазмом хваталась за все, к чему можно было приложить руки. Будущее представлялось ей свершившимся, ничто больше не удерживало ее в опостылевшем городке. Но ей хотелось напоследок отдать дань уважения дому своего детства, попрощаться с ним всей душой и поблагодарить родителей. Она делала это страстно, уверенная, что расстается со всем, что так дорого, навсегда.
Как-то раз, когда Надежда возвращалась из магазина, у ворот ее подстерегла тетя Люба. Девушка уже почти вошла во двор, но соседка успела придержать ее пухлой рукой за локоть, остановив у открытой калитки.
– Говорят, ты в университет поступила?
– Да, тетя Люба, – Надя опустила глаза, чтобы та не заметила их восторженный блеск.
Но тетю Любу обмануть было трудно. Она сложила под грудью толстые руки с перетяжками, как у младенца, и раздраженно накинулась на Надю, будто та приходилась ей дочерью.
– Ну, что тебе неймется, чего не хватает? Работа хорошая была, отец при должности, лицом бог не обидел… Все журавля поймать мечтаешь, а синицу в ладони не видишь. О родителях бы подумала!
Девушка, вскинув голову, спросила резко, с вызовом.
– А что не так с родителями?
Соседка сделала шаг назад, смутилась, глазки ее забегали.
– Да ничего, деточка, ничего. Ты учись. Вернешься, большим начальником станешь, нас всех учить будешь…, – она ей слегка поклонилась.
Надежда, взведенная разговором, хотела ей запальчиво возразить, что и без нее начальников в городке хватает, но тетя Люба, опередив ее, насмешливо кивнула и убралась за свою калитку. От этого разговора остался гадкий осадок, будто Надю уличили в непомерной гордыне или еще бог знает в чем, известном только проницательной тете Любе.
В конце августа, туго набив две сумки, Надежда собралась на установочную сессию с твердым намерением не приезжать домой до Нового Года. Стоя возле автобуса, мама плакала навзрыд. Отец вяло успокаивал жену и, глядя куда-то в сторону, грубовато пенял.
– Муся, прекрати немедленно распускать сопли. Нехорошо, люди смотрят.
– Но как же, Вася, она такая беззащитная, пропадет ведь!
– Не пропадет, ты плохо ее знаешь, не суди по себе. Надюха у нас другая, ей нужно всё попробовать самой. Надоест, обратно приедет. Дай ей пожить самостоятельно. Ты сильно родителей спрашивала, когда замуж выходила? Уехала со мной, никого не предупредила. Тебя по всему району с милицией искали!
– Так родители против тебя были! Я же с тобой уехала! А она совсем одна. Кто ее защитит, если что-то случится?
– Успокойся, таких, как она, тысячи. Еще никто не пропал.
Галина Борисовна от этих слов еще больше разрыдалась, оплакивая дочь так, будто провожала на войну. Надежда недовольно смотрела себе под ноги, эта сцена была ей неприятна. Со всех сторон глазели знакомые и малознакомые люди – чувствовалось, что они заинтересованно обсуждают ее проводы. Василий Алексеевич злился, не в состоянии успокоить жену, ему было неловко, а у его Мусечки, похоже, была настоящая истерика, совладать с которой она была не в силах.