– Меня Влади зовут, а это Нана. Из табора мы, что за рекой стоит. Мы скорбим вместе с вами о вашей утрате. Я помню мисс Рози – она к нам ходила, ленты для своих сестёр покупала. Жёлтые, зелёные, синие… И к платку для матери своей присматривалась, – Мужчина безошибочно нашёл глазами в толпе миссис О’Бриан, заплаканную и кутающуюся в черную шаль, и отвесил поклон. – У вас горе – да и над нами оно крыло простерло. Белла пропала, моя младшая сестра. Вчера в деревню пошла, да не вернулась.
– Загуляла, небось! – Перкинс сплюнул в сторону.
Я втайне ожидала, что Уолш его осадит, но тот промолчал. Трус и лицемер!
Отец Марк нервно одёрнул свои одеяния. А я наконец выбралась из толпы и встала в первых рядах, готовая вмешаться при необходимости.
– Значит, ваша сестра пропала? Очень, очень плохо, – покачал головой отец Марк и продолжил неуверенно: – А зачем же вы тогда пришли к церкви?
Влади скрестил руки на груди.
– Так дорога-то главная одна. Кто знал, что сегодня похороны? Мы шли людей расспросить про Беллу, не видел ли её кто, а если видел, то когда. А ещё я слыхал, как говорят про убийцу-нечестивца, – сощурил чёрные глаза Влади. – И что на его, мол, совести и Янко наш, и Шанита, и ваша мисс Рози, стало быть…
– Но-но! – выкрикнул кто-то за моей спиной. – Ты своих побирушек с нашими детьми не равняй! Девки ваши, небось, сами с кем-нибудь сбежали!
Я видела, как у Влади напряглась жилка на виске, как сошлись гневно брови на переносице… Но когда мужчина заговорил, голос его был все таким же спокойным.
– С кем бы они сбежали, с вашими парнями? Они-то, верно, все на месте.
– Ты про убивца не заливай! – раздался другой возглас. – Бесси демоны утащили, она с ворожбой путалась!
– А Рози хромая была, ногу подвернула да в речку свалилась! Так Уолш сказал! – вторил кто-то.
– И правильно, нечего пугать людей сплетнями, – с досадой прошептал у меня под ухом Эллис. – А умники из табора откуда знают про версии следствия? Эй, Лайзо, ты, что ли, растрепал?
– Нане говорил, а та молчать клялась. Знать, Влади сам понял, – так же тихо ответил тот.
А я с удивлением обнаружила, что и детектив, и Лайзо теперь стояли чуть позади меня, словно закрывая от разозленных людей. Мэдди же послушно осталась у церкви – но, судя по сжатым кулакам, готова была чуть что сорваться с места и броситься мне на выручку.
Шум тем временем нарастал. Чаще слышались откровенно злобные выкрики, уже сжималось кольцо толпы вокруг гипси и Уолша. Даже отец Марк увещевал людей уже с отчаянием, а не с уверенностью, как поначалу. А человек – самое чувствительное к чужой уязвимости существо; только почует кровь – и готов разорвать слабого. Мне стало не по себе; если дойдет до драки, священник может попасть под горячую руку какому-нибудь дурню, вроде Перкинса, с молчаливого дозволения таких, как Уолш.
Гипси тоже не желали отступать. Влади становился мрачнее и мрачнее, говорил отрывисто, напористо. Уже не просил – требовал рассказать, кто, где и когда видел Беллу. А Перкинс, при полном попустительстве инспектора, сыпал оскорблениями и подступал к старухе Нане ближе, потрясая огромными кулачищами. И от этого делалось жутко, словно меня увлекала в гибельный водоворот страшная, неодолимая сила. И не заставишь уже замолчать зачинщиков, и вино, выпитое за упокой несчастной души, ударило в дурные головы, и слово цепляется за слово, и каждое следующее – злее, злее, злее… Я перестала различать отдельные слова, когда в какофонию влился вдруг чистый, глубокий и сильный голос.
Солнце упало за гору, солнце ясное.
Ветер седой землю сырую выстудил.
Нет, не вернусь в дом я к отцу да к матери,
Коли сестру не уберег я младшую…
Эллис отчётливо и грязно выругался.
Я обернулась, чувствуя одновременно и сладкий ужас, и безмерное, бесконечное удивление.
Лайзо?
Поёт?
А у меня сестра была всех прекраснее,
Смех у неё, словно журчанье реченьки,
Пенью её птицы учили вольные…
Когда-то, очень, очень давно, я слышала эти слова, но не могла припомнить, где. Напевала ли вполголоса что-то подобное служанка, прибирая детскую? Или кто-то из уличных певцов? Или…
…отчего-то мне вдруг ясно представилось лицо матери и, как наяву, послышался усталый оклик отца: «Ну, довольно. Не приучай Гинни к дурному. Если тебе не хватает музыки – можем сходить в оперу».
Я тряхнула головой.
Нет. Не вспомнить, где и когда звучала песня. Но слова не узнать было невозможно. Каждое отдавалось в груди тянущим, вязким чувством, и в глаза словно солнцем напекло – горячо, колко, но слёз нет. И воздуха почему-то не хватает… Голос Лайзо точно вытягивал душу, по кусочкам, мучительно, упоительно, и хотелось смотреть только в небо, или на светящиеся церковные витражи, или на ворох белых лепестков, которые ветер гнал по дороге…