- Да пошел ты… - Вероника потянулась к дверце автомобиля, чтобы выйти.
Каргин схватил ее за локоть и дернул на себя, крепко сжимая пальцы и прекрасно понимая, что на ее белоснежной коже останутся темные пятна от его прикосновения.
- Вера, у тебя завтра до начала заседания срок. Потом я начну воевать. Ты сама знаешь, что это такое.
- Повторяю, делай что хочешь, - она дернула локоть, пытаясь вырваться из его рук.
- Ну раз ты мне разрешаешь…
Он, схватив ее свободной рукой за лицо, развернул к себе и впился в ее губы жадным влажным поцелуем. Вероника стала брыкаться и дергаться. Она мотала головой и била его по лицу. И мечтала об одном: вырваться! Из его пальцев и из его машины. Он не отпускал, он все глубже просовывал язык в ее рот, скользя им по нёбу, потом чуть отстранялся и начинал кусать ее губы. Сжимал ее крепко и жестко. Глухо стонал. Если бы мог, привязал бы к себе. Но все, что сейчас было возможно, – это пытаться подчинить ее своей воле. Она кусалась в ответ. Царапала его ладони, которые делали ей больно. Кажется еще больнее, чем обычно. За несколько последних месяцев она привыкла, оказывается, к тому, что больше никто не украшает ее тело кровоподтеками.
Он разжал объятие резко – так же резко, как схватил до этого. Медленно отстранился и, тяжело дыша, проговорил:
- Я всегда получаю то, что хочу. Я хочу тебя. Вернись.
- Нет!
Каргин вздрогнул. Глаза его потемнели. И он медленно, растягивая слова, самым гадким своим тоном произнес:
- Тогда, дорогая моя, до завтра. Хорошего дня.
Она выскочила из машины, не сказав больше ни слова, и помчалась прочь. Она забыла, что собиралась к адвокату. Неслась по улице, среди людей, почти задыхаясь. И все еще чувствовала его язык у себя во рту.
***
Закревский мерил шагами свой кабинет, поглядывая в окно, за которым, кажется, несмотря на то, что впереди еще целый месяц зимы, резко наступил апрель, и слушая болтовню Саньки. Ребенок усиленно готовился к завтрашнему заседанию. Двадцать минут назад отзвонился Каргин. Подтвердил свое присутствие в суде. Обещал феерию. Хотя как раз последнее пугало.
«Никакой самодеятельности, Виктор Анатольевич», - пытался увещевать его адвокат, но тот только смеялся в телефонную трубку.
«Вам непременно понравится, Ярослав Сергеевич».
Заседание по разделу имущества Каргиных было не первым и, ясен пень, далеко не последним в этом процессе. Но настрой клиента Закревскому решительно не нравился. С другой стороны, коньком адвоката были импровизации – какую бы свинью ни подложил беспокойный клиент, Закревский от этого только приливы вдохновения испытывал. В крайнем случае, утешал себя мыслью, что это же не в первый раз, и похуже видел.
- А вы знаете, Машка… в смысле Самородова… все-таки дотумкала про квартиру! – вдруг объявила Санька. – Вчера звонила мне. Жаловалась, что Каргина ее не слушает толком. А ведь можно…
- Саня, вы с ума сошли? – не выдержал Ярослав. – Какая квартира? Какая Самородова? У вас клиент кто?
Саня побледнела и опустила глаза. Ее золотистые кудряшки упали на лоб. Почему-то стало ее жалко.
- Простите, - промямлила помощница. – Просто… Мы же дружим.
- Дружи́те! Кто вам не дает? – стараясь говорить мягче, ответил Закревский. – Но детали дела вы обсуждаете только с клиентом, со мной и с Максимом Олеговичем в мое отсутствие. Все!
- Я просто… предупредить хотела, что они могут там начать рыть.
- Вот когда начнут, тогда и будем разбираться. У вас все?
- Все.
- Тогда я погнал. Еще в суд заехать надо. И выспаться. Спаааать, Санька!
Он развернулся на каблуках, прошел к двери, сдернул с вешалки пальто и направился вниз. Прекрасно понимая, что ни разу не спать собрался. Может быть, он вообще спать не будет. Если только Ника явится сегодня в кофейню напротив.
Влетев в дверь и озираясь по залу, разочарованно щелкнул языком. Нет. Не явилась. Собственно, она приходила, когда хотела. Когда ей самой взбредало в голову. Не каждый день. Далеко не каждый. Но несколько раз в неделю. Это он, как дурень, таскался сюда и в обеденный перерыв, и после работы. Пора с этим кончать. Затянулось и, что хуже, затягивало.