- Ну, во-первых, мы пойдем пешком. А значит, погуляем. Во-вторых, ты сто лет никуда не выбиралась по-человечески. И в-третьих, поешь хоть нормально.
- Я что, по-твоему, кошачьим кормом питаюсь? – пробурчала Ника, но все-таки поднялась из кресла и подошла к шкафу.
Закревский окинул многозначительным взглядом столик. И изрек:
- Хуже. В кошачьем жиры, белки и витамины сбалансированы.
- А мороженое – это вкусно, - ворчала Ника, стягивая с себя пижаму. Сегодня была любимая – с влюбленными жирафами, бледно-зеленая.
Закревский глотнул, не в состоянии ни отвернуться, ни просто оторвать взгляд от ее тела, освобождаемого от одежды. Как наваждение. Ее волосы рассыпались вдоль молочно-белой спины. Он точно помнил, что под лопаткой у нее была небольшая, но яркая родинка. Волосы ее закрыли. А ему безумно хотелось прикоснуться к ней.
- Есть много других вкусных вещей, - не понимая, что говорит, произнес Ярослав.
- Какие? – обернулась к нему Ника.
«Я бы тебе объяснил!» - мысленно простонал Закревский, рассматривая ее грудь. Но вслух буркнул:
- Мясо.
Ника резко кивнула. Она неожиданно остро почувствовала свою наготу перед ним. Стало нестерпимо стыдно.
- Отвернись, - выдохнула она.
Быстро нацепила на себя свитер под самое горло. И выдернув из шкафа первые попавшиеся брюки, выскочила из комнаты.
- С каких это пор ты меня стесняешься? – вдруг крикнул Закревский, так и оставшись стоять на месте.
Спустя пару минут на пороге появилась одетая Каргина и выдала сакраментальное:
- Какая разница… Мы идем?
Подавив внутренний протест, он коротко кивнул и направился в прихожую. Надел пальто, натянул ботинки. Завязал шнурки. Протест прорвался. Идиотским:
- Ты думала о том, что я тебе говорил?
- Ты последнее время много о чем говоришь, - отозвалась Ника, обуваясь рядом с ним.
- Разве? – осведомился он. – Ну это ты должна помнить. Я предлагал тебе стать моей женой.
- У нас запрещено иметь двух мужей одновременно, - застегивая пальто, сообщила она.
- Нашла, кому объяснять. Вижу два варианта развития событий. Либо ты передумала разводиться. Либо мы дожидаемся развода, расписываемся и спокойно рожаем.
Вероника, не мигая, молча, долго смотрела на Закревского.
- Ты считаешь, я могу передумать? – наконец, спросила она.
- Именно потому, что не считаю, спрашиваю, что ты решила, - нависнув над ней, ответил он. – Я прекрасно помню все твои установки. Ты меня с ними еще в первую встречу ознакомила. И я не хочу на тебя давить, но я имею право хотя бы знать, что ты об этом думаешь. Могу повторить: я не буду надоедать тебе своей любовью.
В ботинках, свитере и пальто Веронике стало жарко. Во всяком случае, она была уверена, что ей жарко именно потому, что она стоит одетой в коридоре квартиры, где еще не отключили паровое отопление. Она отвернулась и выдохнула:
- Да ты и не надоедаешь. Просто ходишь ко мне, как на работу, и таришь мой холодильник, будто у тебя своего нет.
- Я, мать твою, пытаюсь быть с тобой! Извини, как умею!
- Не утруждайся! – зашипела в ответ Вероника. – Я вся такая нерешительная, ребенок, не факт, что вообще родится. Только зря время потратишь! Не умею я: на свидания ходить, ужинать в ресторанах, - кричала она все громче. – Что ты там еще хотел? Совместное проживание? Одно у меня уже было – Каргин до сих пор в восторге. Даже разводиться не желает.
В его ушах раздавался свист. Настойчивый, противный. До одурения. Хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. А вместо этого навис еще ниже над ней и прошептал в самое лицо, почти в губы:
- Не факт, что родится? Так не хрен было чиститься. Может, полегче бы сейчас проходило. Или ребенок был не Каргинский?
Вероника сглотнула, сняла пальто, ботинки и вернулась в комнату. Знала, что переступила черту, за которую нельзя было заходить. За которой все становилось гнилым и разрушенным. Ей не привыкать, но Славе она не хотела такой жизни. Несмотря ни на что – на свои сомнения, на воспоминания о трех днях, проведенных в кафе в ожидании, на слова, которые порой вырывались у него, – она не желала ему своей жизни.