- Моя забота – это раздел вашего имущества.
- Разумеется. Но Вера – тоже мое имущество. Я ее купил. И отказываться от нее не собираюсь. Хочет – и через это пройдет. Может, успокоится.
Закревский криво усмехнулся и повернулся к окну. Он прекрасно знал, что такое отчаяние. Когда в девятнадцать лет тебя отчисляют из универа за интрижку с дочкой декана, и ты оказываешься без гроша в кармане, без работы и без морального права упасть на хвост родителям, недолго и до отчаяния. Пережил. Но научился улавливать это чувство во всяком бахвальстве. Из этой милой семейной парочки в отчаянии был не Каргин.
Тетка Роберта
Все-таки утра Закревский не любил. Неважно, понедельник это или пятница. Нет, пятница, конечно, предпочтительнее, но в 7:30 особой разницы не ощущалось. Впрочем, не о днях недели речь, а скорее о датах.
Утро 31 декабря едва ли в чем-то отличалось от утра 30 декабря. Да и 1 ноября тоже. Разумеется, пока это только утро, и Закревский еще не взял разгон. Нет, он лежал в постели, тупо глядя в потолок, и пытался смириться с той мыслью, что даже 31 декабря может быть рабочим днем. Он любил свою работу. Действительно любил. Но тоже не по утрам. И даже прекрасно понимая, что на работу надо явиться для галочки, и можно весь день потом гулять, настроение хоть немного поднять не получалось.
Всякую мелочь разгрести удалось еще накануне. Оставался крупняк. Дело о разводе высокого чиновника, заседания по которому переносились уже второй раз по инициативе самого чиновника, и Закревский смутно подозревал, что этого клиента он скоро лишится – нюхом чуял, что дело идет к перемирию между супругами, которые, кроме прочего, никак не могли поделить троих своих детей.
Второе дело – Каргины. Там вообще творился какой-то мрак. За месяц толком никакого сдвига. Хотя Закревский как раз не заморачивался. Время шло, деньги капали. Особого головняка пока не доставляло. Хотя и понимал, что после праздников придется браться основательно. Каргин хотел результатов и регулярно названивал.
Когда будильник в третий раз подал голос, Закревский все-таки соизволил встать и направился в душ. Душ принес некоторое облегчение. Через 10 минут он уже увлеченно подстригал усы и прошелся триммером по подбородку.
Но едва он теперь почти уже совсем в приподнятом настроении направился на кухню варить кофе, в дверь позвонили. В то же мгновение, когда он открыл, ему на шею бросилось что-то пушистое, сладко пахнущее, холодное и пропищало Олиным голосом:
- Как же я соскучилась, Ярик!
- Ярослав, - автоматически бросил он, но руки (предатели!) зачем-то втащили барышню в квартиру. – Ты откуда взялась?
- С улицы, - торжественно провозгласила Оля.
«Оно и видно» - трепыхнулось в его мозгах. Но потом ее губы прикоснулись к его губам, а руки, с которых она уже стащила перчатки, как-то вдруг оказались под ремнем его брюк. Секса у Закревского, почитай, две недели уже не было. А Оля такая… Оля! Он слегка приподнял ее над полом и раздвинул языком ее мягкие губы в помаде с клубничным привкусом.
Оля живенько отвечала, обнимала за шею, пыталась скинуть с болтающихся в воздухе ног сапожки и при этом умудрялась попасть губами куда-то в его щеку, от чего та приобретала красноватый румянец стыдливой девушки, и ворковать что-то умильное о большой любви.
- Яяяярик, - с придыханием возвращалась она к поцелуям.
И так будет всю жизнь.
Они будут стоять в ЗАГСе на глазах толпы родственников, и, когда он станет надевать на ее безымянный пальчик колечко, она протянет: «Яяяярик!»
Он будет забирать ее из роддома, а она, глядя, как неловко он держит ребенка в руках, будет бурчать: «Яяяярик!»
Он станет сбегать из дома от бессонных ночей на работу, чтобы там задрыхнуть на диване в своем кабинете, а в спину станет раздаваться недовольное: «Яяяярик!»
Он вывезет семью куда-нибудь в Турцию, которую он ненавидит, но которую любит Оля, и, когда будет отлучаться куда-то в бар или к морю, стены пансионата будут содрогаться от ее «Яяяярик!»
Но совсем невмоготу станет на пенсии, когда от нее уже точно никуда не денешься. Целыми днями придется слушать: «Яяяярик! Яяяярик! Яяяярик!»
Закревский вздрогнул. Морок развеялся. И он замер, глядя на девчонку, покрывающую его лицо быстрыми поцелуями. Замешательство было секундным. Чтобы отлепить Олю от себя, пришлось приложить усилия.