Утром поехал в контору. В конце концов, еще иногда работать надо. А то уже даже Санька стала удивляться его визитам на работу больше, чем прогулам.
Вересов вошел без стука с папкой в руках. Расположился на диване. Глянул в разноцветное лицо своего работничка и, не удержавшись, хмыкнул.
— И как оно?
— А как ты думаешь? — мрачно ответил Ярослав. — Воспитывать будешь?
— Не буду. Я тебе не мать, не сестра и не любовница. Но у меня есть кое-что по твоей просьбе. Как теперь понимаю, это было для тебя, а не для дела.
Закревский вскинул на него глаза и удивленно спросил:
— По какой еще просьбе?
— Приплыли! — рявкнул Вересов. — О домашнем насилии и прочей лабуде. Что, не надо уже?
Слава стукнул себя по лбу и поморщился. Разговор более чем двухмесячной давности припоминал смутно. Но этот разговор действительно имел место. Как и темно-синие следы от пятерни на руке Вероники.
— Твою мать… — пробормотал он и живо спросил: — Нарыл что-то?
— Ты смотри, оживился, — констатировал Вересов и продолжил: — Нарыл. Не я, конечно. И не много, как и предупреждал. Винниченко сказал, что в архиве определенно кто-то копался. В реестре дел, возможно, тоже. Путаница присутствует, но такая, незамысловатая, которую всегда можно списать на банальную ошибку в программе при переносе с бумажного носителя. От протокола опроса остался всего один лист, и еще имеется постановление о прекращении дела в связи с отказом потерпевшей от заявления. В принципе, даже из мелочевки в протоколе ясно, что распустил руки Каргин нехило. И еще, она там заявляет, что съехала от мужа и подала на развод. Уж по каким причинам ничего не состоялось — теперь можно только гадать. В общем, сам посмотришь, держи, — он кинул на стол Закревскому папку, — больше здесь ничего не нарыть.
Закревский медленно придвинул папку к себе и спросил:
— Когда это было?
— Четыре года назад.
— Четыре года назад, — тупо повторил Закревский и резкими торопливыми движениями раскрыл папку. Строчки перед глазами поплыли. Вместо этого отчетливо виделась синяя пятерня на ее левой руке. — Значит, тогда он вернул ее «в семью».
— У каждого свой «пунктик», — отозвался Макс, поднимаясь с дивана.
Закревский вскочил следом.
— Спасибо, я твой должник. И этого Винниченко. Если когда-нибудь кто-нибудь из вас вздумает разводиться, предоставлю услуги со скидкой. С работы сегодня отпустишь? Надо.
— Иди к черту! — ответил Вересов и вышел из кабинета.
Через тридцать секунд из этого же кабинета, одеваясь на ходу, вылетел и Закревский.
Дорогой не думал. Если бы думал, точно взорвался бы. Паззл в голове начинал постепенно складываться. Во всяком случае, выражение, брошенное Каргиным много месяцев назад, приобретало новый смысл. «И я не без греха». Кажется, что-то в этом роде? Ни хрена себе, не без греха!
Поднимаясь на лифте на ее четвертый этаж, судорожно соображал, что говорить. Нужно же что-то говорить? Нужно ли? В конце концов, если она сама не желает рассказывать о себе, имеет ли он право? Довольно того, что он знает теперь о ней хоть капельку больше. Довольно, что хотя бы смутно может представить себе, почему. Почему это все произошло. Происходит.
Подойдя к двери, нажал звонок. И прислушивался к шагам за дверью. Но было тихо. Во всяком случае, никаких признаков, чтобы кто-то собирался открывать. Закревский позвонил еще раз, но не дождавшись, полез все-таки в карман за ключом. Два поворота в замке. Щелчок. Дверь открылась. Надо же. А ведь по сути сам ключ — уже предложение приходить в любое время. Эта мысль шевельнулась где-то в стороне от него самого и не удивила. Удивило только то, что он не думал об этом позавчера, когда позволил себе повысить на нее голос.
Вошел в квартиру. Включил в прихожей свет и выкрикнул:
— Ника!
Тишина…
Не разуваясь, влетел в комнату. Никого не было. Почти зловещая пустота. Зашел на кухню, в ванную — тоже никого.
Потянулся в карман за телефоном. Но стоило притронуться к нему, как тот заорал на португальском языке какую-то устрашающую мелодию, выбранную им однажды в качестве звонка.
— Ника! — с облегчением выдохнул он в трубку, едва принял вызов.
— Привет, — раздался негромкий голос. — Я не вовремя, наверное… я тут… я в больнице, а они не отпускают. Но с ним все в порядке, не волнуйся. Просто мне надо кое-что. Может, ты привезешь? Пижаму, тапки, халат. А?
Ступор длился меньше секунды. Но и секунда показалась вечностью.
— Где лежит? В шкафу? — скрип. Грохот. Трещание. — А тапки?
— Где всегда — в тумбочке в коридоре.
Пауза. Шаги. Скрип.
— Все, нашел. Что-то еще? Вспоминай сразу.
— Где нашел? — голос стал удивленным.
— Да в тумбочке нашел. Ника, еще, наверное, смену белья? Или ты брала?
В трубке что-то засвистело, икнуло и замерло.
— Никаа! Ну не молчи. Надо? Нет? Ладно, если что, потом довезу. В какую больницу ехать?
— Ты где? — услышал он в ответ.
Закревский как раз закончил укладывать в сумку, найденную в прихожей, ее пижаму, одним плечом прижимая к уху телефон.
— Ну, в данный момент выхожу из квартиры!
— Ааааа… — все еще непонимающе протянула Ника и вдруг вскрикнула: — Белье в комоде, в левом верхнем ящике. Ну чтоб сразу…
— Да я уже. Я помню, где у тебя белье. И нет, я не фетишист. Ехать куда? — он захлопнул дверь. Эхо разнеслось по подъезду.
Ника назвала стационар и с округлившимися глазами нажала на трубке отбой. Она полдня боролась с собой: звонить-не звонить, пока акушерка не рявкнула на нее в третий раз. Присутствие Славы в ее квартире вызывало на лице дурацко-умильную улыбку, такую же, как и в тот день, когда она отправилась на прием в консультацию в абсолютной уверенности, что застудилась.
Просидев с полчаса в очереди, Вероника вплыла в кабинет районной поликлиники и, ответив на положенный набор стандартных и, по мнению Ники, наиглупейших, вопросов, устроилась в кресле. Чтобы услышать то, что могло быть только бредом.
— Шестая неделя вашей «простуде» — объявила докторша, окончив осмотр. — Может, седьмая — УЗИ покажет точнее. А вот выделения мне ваши не нравятся. Сдадите анализы, свечи вам выпишу. Дальше думать будем. Ребенка-то оставляем?
Каргина открыла рот, потом закрыла, но потом снова открыла, чтобы выпалить:
— Какое УЗИ? Вы что городите? Какие шесть недель? У меня справка есть!
— У всех есть какая-нибудь справка, — с улыбкой ответила врачиха.
А Вероника с ужасом понимала, что у нее начинается самая настоящая истерика.
— Я не знаю, что там у меня, вам виднее! Но того, что вы говорите, быть не может!
— Угу, — кивнула докторша, возвращаясь к своему столу. — Видела я вашу медицинскую карту. Полный набор. Но не бесплодие же, вам его даже ваши «светилы» не диагностировали, — она села, поправила на носу очки и стала что-то писать. — Природу, Вероника Леонидовна, не обманешь. Одевайтесь. Я вам еще и направление на УЗИ выпишу — этажом выше. Посмотрите на то, чего быть не может.
— Послушайте вы, Айболит в юбке, — взвилась окончательно Ника, — не хочу я ничего смотреть. У меня воспаление! Так лечите. Пропишите таблетки, уколы — что там еще? Какая беременность! Кто вам только дипломы выдает?
Докторша вздохнула. Таких она видела часто, которые под любым предлогом старались избавиться от нежелательного ребенка. Она снова поправила очки и бесстрастно спросила, придвинув к себе еще какие-то бумаги:
— Будете аборт делать?
Нику передернуло. И как-то сразу прояснилось в голове. Она смотрела на врача, расплылась в глупой улыбке и, прикрыв глаза, разве что не замурлыкала. У нее будет свой маленький Закревский.
— Так на аборт направление выписывать? — уточнила врач.
— Да щаз! — огрызнулась Ника. — На учет ставьте!