– Сирша!
Я слышу, как она ходит туда-сюда в прихожей, хрипло повторяя одну и ту же мелодию.
– Сирша!
Пение прекращается. Она выходит в коридор и заглядывает в столовую, потом в мою комнату. Жует нижнюю губу.
– Вы меня звали?
– Звала. Я…
Сирша проводит тряпкой по двери. Она постарела. Уже слишком стара для этой работы. Слишком стара, чтобы отчитывать ее за такую ерунду, как переставленный портрет. По крайней мере, он у меня есть.
– Вам нехорошо, мисси?
– Нет. Нет. Я…
Я ковыряю дверной косяк большим пальцем, отдираю краешек обоев. Крошечные буковки, выведенные карандашом вдоль шва. Отметки обойщика.
– Спасибо, что прибрала у меня в комнате. Но я хочу сама наводить здесь порядок.
Она будто что-то пережевывает.
– Вы, значит, у нас насовсем останетесь?
– Не знаю. – Я развожу руками, пожимаю плечами и жду, когда она отвернется. – Не знаю.
– Ну лады тогда, – говорит она и намеревается уйти.
– Сирша.
– А?
– Что Алиса натворила?
Она останавливается. Хлопает тряпкой по бедру, потом складывает ее и засовывает в карман фартука.
– Сирша.
– Чуть ребенка не угробила, вот что. Если бы миссус их не нашла, кто знает, что было бы.
– Но почему?
– Не мне об этом говорить.
– Ты же ее знала, Сирша. Она бы никогда…
Но она поднимает руку, останавливая меня, и возвращается в прихожую.
Позже я нахожу Кэти и Тоби в поле. Один тюк сена с мишенью, нарисованной желтыми, красными и синими кругами, они поставили у старого амбара, другой поближе. Дистанция для новичка. Овцы, обычно прохлаждающиеся в тени амбара, подошли к каменной стене, выходящей на дорогу в сторону дома; некоторые разлеглись на солнышке, другие, пристроив головы на осыпающуюся ограду, глядят в никуда.
На Кэти открытый жилет, просторная рубашка заправлена в юбки. Рукава она закатала до локтя. Волосы распустила и подвязала лентой. Она вкладывает лук в руки мальчика:
– Носом к тетиве, Тоби.
Наклоняется, прицеливаясь вместе с ним, поправляет положение его локтя. Потом делает шаг назад и стоит, руки в боки, глядя, как стрела описывает дугу и падает на землю.
– Что же, неплохо, – говорит Кэти.
– Пусть тетя поиграет с нами.
– Мне бы хотелось, чтобы Сирша не заходила в мою комнату.
– Как пожелаешь. Это твоя комната.
– Сундук Алисы так и не доставили. Прошло уже четыре дня. Мне нужны ее вещи.
– Что ты так беспокоишься? Может, стрельба из лука тебя отвлечет?
– Кэти…
– Постой. Еще одна попытка, Тоби.
У ног Тоби – одна-единственная стрела. Он наклоняется за ней, и лук поворачивается и падает.
– Он слишком большой. Это Лидия из него стреляла?
Кэти пожимает плечами.
– Хочешь собственный лук и стрелы, Тоби? – говорит она, глядя на меня через плечо. – Можем поехать в город.
Тоби прищуривается на Кэти, сует руки в карманы и раскачивается с пятки на носок. Пустой колчан у него на боку болтается и бьет по бедру. Кэти поднимает лук и протягивает его мальчику.
– Я и забыла, как это весело. Мы не стреляли с тех пор, как… ну…
Она качает головой.
– Тетя у тебя великолепно стреляет, Тоби. Ты знаешь, что она выигрывала турнир в Академии миссис Браун пять лет подряд?
– Это неправда.
– Выигрывала, выигрывала.
Отставив ногу, Кэти хватает стрелу и натягивает тетиву, целясь в дальний стог. Стрела с глухим стуком вонзается в цель, перья дрожат на фоне желтого яблочка.
– А потом выиграла я.
Тоби смотрит на нее и хмурится. Цепляется за ее ногу.
– Пусти.
Он качает головой.
– Иди собирай стрелы.
Она треплет его по волосам, хватает за плечи и отталкивает:
– Тоби. Отпусти.
Он делает шаг назад, идет зигзагами между стрелами, выдергивает застрявшие в земле и складывает в колчан. На полпути к дальнему стогу садится на корточки, тыкает в траву и поднимает на кончике стрелы панцирь цикады. Сбрасывает его щелчком и идет к амбару.
– Это Лидия лучше всех стреляла из лука, – говорю я. – Она выигрывала турниры. А не я. Я ушла посреди семестра. Надо было ухаживать за мамой. И за Алисой присматривать. Ты это знаешь.
– Но он не помнит Лидию. Так что легче сказать, что побеждала ты. Меньше вопросов.
Она распускает ленту в волосах, расчесывает локоны пальцами и, глядя на Тоби, снова завязывает бант.
– Я любила Лидию. Но если я скажу ему это, он попросит рассказать что-нибудь еще. А я не хочу ничего рассказывать.
– Он должен знать о ней. Необязательно рассказывать, что она утонула, я понимаю, что ты не хочешь говорить об этом, но…
– Нет, – говорит она, склонив голову и глядя на меня. На солнечном свету глаза у нее темнеют, точно агат. – Теперь я его мать. Будь у тебя ребенок, ты бы поняла.