Жизнь в Архангельске продолжала идти по-старому. В мае 1918 года в город прибыла правительственная ревизионная комиссия в составе сорока человек. Ее сопровождал отряд из тридцати трех латышских стрелков. По словам М. С. Кедрова, старого большевика, возглавлявшего комиссию, «трудно было поверить, что власть в течение целых семи месяцев находилась в руках Советов». Функционировали учреждения времен монархии и Временного правительства, городское самоуправление, военно-промышленные комитеты, земские управы (представлявшие преимущественно мелкопоместное дворянство и кулачество). Власть в Архангельске фактически была в руках буржуазии, которая не сидела сложа руки, поскольку Архангельский совет существовал номинально и вся деятельность в городе осуществлялась под контролем эсеро-меньшевистского большинства вкупе с Городской думой. Со времен Керенского, как установила комиссия, там ничего не изменилось. Выплачивались деньги священникам за преподавание в школах закона божьего, выдавались деньги на содержание церковного причта и пособие на топливо; офицеры, продолжавшие проживать в городе, не имея на то разрешения, получали квартирные и т. д. Выплачивались проценты по царским займам — и все это в нарушение советских законов.
Не удивительно, что Янг в течение этих первых месяцев не ощущал, что произошли исторические перемены. В его весьма отрывочном дневнике сохранились записи того времени. «Революционный комитет взял в свои руки власть в Архангельске», — пишет Янг. Мы уже знаем, что это не означало каких-либо существенных перемен в городе. 24 ноября Янг записал, что посетил председателя Архангельского совета для. выяснения вопроса об охране британских граждан и их имущества. 28 ноября французский и американский консулы явились к нему, чтобы «обсудить обстановку». Два дня спустя: «Заходил Кемп, очень встревоженный. Хочет, чтобы я отправил В. и других женщин на родину». 2 декабря: «Три женщины уезжают, местная газета публикует сообщение об отъезде всех англичан». 5 декабря: «Проктор возвращается (из Петрограда)». 6 декабря: «Проктор прибыл в панике». Смысл этих записей становится ясным, когда мы читаем воспоминания Янга. Он пишет, что Кемп был одним из «страшных паникеров в союзных миссиях». «Кемп служил в Китае во время „боксерского восстания“[21], и в силу своего поверхностного знакомства с Россией он судил о русском народе, очевидно, так же, как о китайских „боксерах“. Его вечно преследовали кошмары вторжения в посольства и консульства». Сходную характеристику Проктора можно найти в документах британского министерства иностранных дел. Близким другом Проктора был один коммерсант, который благодаря знанию русского языка и деловой сноровке «стал прямо-таки оракулом в британских военно-морских миссиях в вопросах русской действительности, совершенно ему незнакомой», После февральской революции Проктор стал «опаснейшим паникером», которому повсюду мерещились убийства. После того как «герои в серых шинелях» отказались продолжать сражаться на условиях союзников, он еще более озлобился. Октябрьская революция, естественно, усилила его тревожные настроения. «Он трепал нам нервы, отрывал от важных и срочных дел, предсказывая неминуемую гибель, и, уж конечно, его не нужно было уговаривать последовать за союзными миссиями в более спокойные края».
Ирония, с которой Янг описывает этих людей, становится понятной, если прочесть, что он писал год спустя в газете «Таймс» (6 января 1919 года), обращаясь все к тому же Кемпу, ставшему вице-адмиралом. «Что касается британских резидентов в Архангельске, то я могу со всей ответственностью заявить: их не только не притесняли, но им были предоставлены привилегии и льготы, на которые они не могли и рассчитывать! Я уверен в том, что, если бы они имели возможность высказать свое мнение, они горько жаловались бы не на большевиков, а на дипломатических представителей союзных стран за то, что они бежали под прикрытие пушек, предоставив английским мужчинам, женщинам и детям самим искать спасения от надвигающихся волн интервенции» (сам Кемп бежал с союзной миссией 17 декабря 1917 года). Янг продолжает: «Все мы жили месяцами в страхе, боясь массовых насилий по подстрекательству немцев, но меня не страшила возможность произвола по наущению или с одобрения ответственных советских властей. Я рад представившемуся случаю заявить, что советские представители всегда были отзывчивы и относились с вниманием к нашим обоснованным требованиям в отличие от невежливых и чванливых чиновников Российской империи».
21
Восстание крестьянской и городской бедноты в Северном Китае в 1899–1901 годах. Являлось высшим этапом в стихийной борьбе китайского народа против империалистического проникновения в страну.