ежде. Вначале вот что, перечисляю по пунктам: Бабуля отойдет в лучший мир, и у нас словно камень с души свалится. Затем звоним в похоронное бюро, потом читаем молитвы, решаем, кто закроет ей глаза, а кто вложит четки в руки, вот и все, дальше нам делать нечего; как ты считаешь, нам не страшно будет смотреть друг на друга, прижиматься друг к другу перед Бабулей, усыпанной цветами; я-то думаю, побродим-побродим, да и не удержимся, схватимся за руки, и будь что будет, начнем миловаться — сейчас-то нам не до того. Когда Бабуля сойдет со сцены, мы выйдем за порог. Пройдем по газону. Возможно, даже доберемся до почтового ящика. Когда Бабуля умрет, отодвинем мебель и заглянем во все углы, сменим лампочки, распакуем подарки. Вырубим чертов телик. Сможем выключать радио, если песенки будут совсем уж идиотскими. Подберем с пола все, что валяется, починим все, что шатается, выбросим все, что зачерствело или заплесневело. Польем цветы в горшках и фикус в кадке — смотри, совсем зачах, бедный, вон земля вся растрескалась. Когда Бабуля умрет, с бездельем будет покончено. Начнем клеить марки на письма. Закрывать рот рукой при зевке. Находить потерянный пульт от телика. Когда Бабуля умрет, начнем вставать. Начнем ходить, двигаться, бороться с трудностями, работать. Когда Бабуля умрет, наши руки начнут подниматься, наши локти — сгибаться, а пальцы — один или вся пятерня — снова научатся отгонять мух с лица. Как только Бабулю предадут земле, сможем почесать там, где чешется. Сможем показать врачу любой пупырышек под кожей, будь он размером с зернышко, с горошину, с орех, с личи, с небольшой мандарин, да хоть с грейпфрут или с арбуз. Когда Бабуля умрет, наши клетки начнут обновляться, ногти и волосы — расти, а грязь — скапливаться между пальцами ног. И секунды будут сбиваться в часы и в недели, вместо того чтобы падать по одной, разлетаясь вдребезги. В один прекрасный день мы найдем Бабулю мертвой, и это случится здесь, и мы будем дышать тем же воздухом, и ни чуточки не изменимся, вот только там, где она лежала, образуется пустота, место, освобожденное для наших жизней; когда она решит покинуть сей бренный мир, мы сядем у ее изголовья и будем следить за ее лицом, которое запечатлеет наступление нашего времени — оно обнаружится на ее шее, под ушами, проглянет в морщинах, остановит взгляд, сомкнет губы и вдруг, внезапно, хлынет на нас, и мы с восторгом погрузимся в эту стихию, где уже нет места дыханию и стонам Бабули. Бабуля расстанется с жизнью, а наш жизненный путь усеют розы. Я тебе еще вот что скажу: все очень просто, и не нужно суетиться, а только помнить, что когда-нибудь это произойдет, и оставить будущее в покое, хотя иногда я себя спрашиваю, куда оно запропастилось, это будущее, и почему так тянет с приходом; боюсь, что чем позже, тем меньше у нас шансов осуществить все планы, когда это случится, когда Бабуля… ну, ты знаешь, о чем я… когда Бабуля испустит дух; в общем, не стоит волноваться, в этот день — один поворот руля, и вот перед нами совсем другая дорога, где фрукты с деревьев сами в рот падают. Как только Бабуля захрипит в агонии, мы все увидим в ином свете. Весь мир будет у наших ног, снизу и сверху, справа и слева, на западе и на юге, мы вознесемся к звездам и будем смеяться вволю, и наши зубы засверкают ярче всех светил. Когда Бабуля даст дуба, конец нашим сомнениям и колебаниям — отныне у нас под ногами будет твердая почва, да что там почва — незыблемая скала! Когда Бабули не станет, надо сразу подключить удлинитель к пылесосу, чтобы почистить наконец салон машины. И телефон может звонить до посинения, никто нас не заставит снять трубку, если не захотим. Когда Бабуля умрет, можно будет наконец-то наладить все, что не ладится в этом доме. Приколотим плинтусы, подкрутим винты, смажем дверные петли, сменим замки, обновим весь дом, комнату за комнатой. Такие Бабули — они ведь в один миг не помирают, распад может длиться годами, но в какой-то день мы дотронемся до нее и заметим, что кожа постепенно холодеет, пальцы скрючиваются, глаза — да ты, наверно, видишь? — уже частично помутнели, простыня усеяна волосами, выпавшими с корнем, в общем, можно с полной уверенностью утверждать, что однажды это случится, и мы возродимся, и настанет утро цветастых юбок и темно-синих пиджаков с галстуками, не говоря уж о беленьких носочках, как на первом причастии, утро пышно цветущих садов, чудесное воскресное весеннее утро где-нибудь в апреле месяце, с синим небом, прозрачным воздухом и колокольным звоном; и мы пройдем по аллее, и каждому из нас положат облатки на розовый язык, очищенный от грешных слов, и наши сердца получат благую весть: ныне Бабуля преставилась, и свидетель тому — солнечный свет, да-да, когда Бабуля отправится к праотцам, свет вспыхнет так ярко, что можно будет ослепнуть, он озарит наши лица, и мы будем впитывать его всеми порами, и каждая жилочка наших согретых тел затрепещет, оттого что Бабуля, Бабуля, Бабуля уснула вечным сном, и теперь можно наслаждаться светом до полного экстаза. И колокол над нашими головами будет вызванивать только одно: Бабуля, Бабуля упокоилась, Бабуля почиет в мире. Ну-ка, дай сюда руки, я хочу прочесть по ним, через сколько времени Бабуля умрет. Ты уж поверь, в мире нет ничего бессмертного, деревья с самыми крепкими корнями и те когда-нибудь неизбежно засыхают, камни непрерывно куда-то сползают, моторы даже в самых надежных авто дают сбой, и вот запомни, что я тебе скажу: не может такого быть, чтобы одна наша Бабуля жила вечно, ей тоже суждено когда-то засохнуть, и суставы у нее заболят, и вены на ногах вздуются, посинеют и закупорятся, вот тогда-то и наступит на нашей улице праздник, с той минуты мы и обретем уверенность, на нас снизойдет благодать, и мы в один миг почувствуем себя людьми, и распрямимся во весь рост, и смело глянем в зеркало, ибо это будем мы — настоящие. Надо только помнить одно: как-нибудь утром все развалится, и мы не пойдем в школу, и больше не позволим лупить себя линейкой по пальцам, на деловые встречи наплюем с высокой колокольни, обойдутся и без нас, и перестанем вскакивать по воскресеньям ни свет ни заря, чтобы покататься на лыжах, и никаких докладов начальству, а по ночам — никаких кошмаров, в которых опаздываешь на поезда, проваливаешься на экзаменах, пишешь дурацкие резюме, комкаешь их и швыряешь в море, чтоб глаза не видели. Будильник пускай звонит, пока не лопнет. Таймер заведем, и пусть его верещит, пока не треснет. По твоей руке я вижу, что Бабуле осталось жить не больше пяти минут, если прибегнуть к обратному отсчету, это выльется в еще семь, нет, уже в шесть ударов сердца… ну-ка, дай я послушаю твое и определю, сколько точно продержится Бабуля. Странно, никаких ударов не слышу, вот и пойми, когда все кончится; а вдруг что-то в ней воспрянет, она встрепенется, и мы будем смирно сидеть, беспомощно сложив руки на коленях и шмыгая носом, потому что платки куда-то задевались, в ожидании ее конца, который наступит совсем незаметно: вот она еще здесь, а вот уже ее нет, щеки западают и темнеют, дыхание застопорилось в груди и выдоха не слышно, дело идет быстро, хотя и недостаточно быстро, и трудно засечь ту самую секунду, когда Бабуля начнет уходить, если вокруг все по-старому, дрозды клюют червей на лужайке, стрелки часов двигаются мерно, как всегда, однако внутри у Бабули процесс идет, медленно, но верно, набирая скорость, и ничто не может его остановить, поверь мне, это дело не сорвется, раз уж Бабуля начала умирать, ее ничто не остановит. И поскольку Бабулина жизнь висит на волоске, приходится устроить лагерь в ее комнате, расстелить одеяла на полу возле постели, не забыть приготовить сандвичи на тот день, когда Бабуля вознесется в небеса, словом, найдется, чем себя занять, пока она будет собираться в последний путь, у меня уже и книжка на этот случай припасена, кладу рядом. В тот момент, когда Бабуля отправится в рай, мы будем тут как тут и увидим все, можно сказать, из первого ряда. А как только она отойдет, все станет предельно просто: останется только скоблить, скоблить и скоблить, у нас в чулане полно моющих средств и новых резиновых перчаток; итак, сперва стираем пыль и сметаем паутину, потом моем и ополаскиваем, выплескивая воду, ведро за ведром, отдираем грязь щетками, стоя на коленях и думая не о том, что «здесь стояло… здесь было…», а о конкретной задаче: как собрать в тряпку и выжать всю эту черную жидкую гадость, которая литрами уйдет в сточную трубу и оттуда в землю, где в конце концов снова превратится в прозрачную воду. А мы опять встанем на ноги. Когда-нибудь мы встанем на ноги и увидим вокруг себя все новенькое, чистое, пахнущее мылом, и наши шаги звонко застучат по кафельным плиткам, и наши голоса зазвучат между пустыми стенами так гулко, что на них откликнется эхо, и комната покажется такой огромной, что в ней легко заблудиться. Знаешь, иногда мне вот что приходит в голову: давай сменим имена в тот вечер, когда Бабуля… просто нырнем в ванну и окрестимся, и станем другими людьми; когда Бабуля завершит свой жизненный путь, мы как бы родимся заново, воплотимся в идеал самих себя, а нынешние тяготы испарятся, как по взмаху волшебной палочки. Спи спокойно, Бабуля, приятных тебе снов, ты только сомкни веки и нынче же вечером увидишь чудесный сон, там твоя грудь расправится, как лопнувший бутон, и задышит свободно; спи и ничего не бойся, милая Бабуля, твоим мытарствам пришел к