Несколько обвинений в сексуальном нападении уже было вынесено большими жюри. Сексуальное нападение относится ко второму разряду уголовно наказуемых преступлений, караемых тюремным заключением на срок от двух до двадцати лет. Обвинители всегда стараются отыскать среди фактов преступления такой элемент, который позволил бы перевести его в разряд сексуальных нападений, совершенных при отягчающих обстоятельствах, что уже влечет за собой максимальное наказание в девяносто девять лет тюрьмы, иными словами, в пожизненное заключение. Наиболее распространенными отягчающими обстоятельствами считаются использование в момент нападения смертоносного оружия, причинение жертве тяжких телесных повреждений либо — и это самое замечательное — повержение жертвы в состояние страха угрозой неминуемой смерти или жестоких побоев. Когда же, спрошу я вас, какая-нибудь женщина подчинилась насилию без страха быть убитой или получить телесные повреждения?
Словом, ничего удивительного в том, что Дэвида обвинили по статье о сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах, не было. Нора Браун не могла оказаться настолько беспомощной, чтобы позволить большому жюри обвинить Дэвида в обычном изнасиловании, если существовала возможность выбить из всего этого уголовное преступление первого разряда. Обвинение, естественно, утверждало, что Менди Джексон была повержена в состояние страха перед смертью или получением тяжких телесных повреждений.
Неожиданными явились методы, которыми данное сексуальное нападение якобы было осуществлено. Утверждалось, что таковых оказалось два, и оба они были записаны в отдельные параграфы. Первый был стандартным: Дэвид обвинялся в сексуальном проникновении в половые органы Аманды Джексон, персоны, не дававшей ему на то своего согласия и не являвшейся его супругой. Второй параграф утверждал, что указанного числа месяца апреля мужчина, о котором идет речь, «Дэвид Блэквелл, именуемый в дальнейшем „обвиняемый“, тогда же и в том же месте осуществил проникновение своего полового члена в ротовую полость истицы, Аманды Джексон, опять же без согласия на то последней».
Даже я, читая все это, почувствовал такое отвращение, будто в мой желудок попал червяк. Это был судебный трюк, и Нора его не упустила. Любой суд начинается с зачитывания текста обвинения перед присяжными. Я без труда представил себе их, повернувшихся и пристально глядящих на Дэвида, пока звучали строки этого документа. «И он действительно сделал такое? Он не удовлетворился тем, что изнасиловал ее, ему понадобилось еще и совать это ей в рот?» Судья к тому времени, должно быть, уже проинструктирует присяжных, что обвинительный вердикт большого жюри является попросту листом бумаги, что это еще не доказательство вины. Однако присяжные, которые, выслушав такое обвинение, способны не удержать в памяти и хотя бы остатков пережитого отвращения, были бы самыми беспристрастными людьми из всех, кого я когда-либо знал.
Самая интересная — с точки зрения обвинителя — часть заключалась в том, что обвиняющей стороне необходимо доказать только один из этих параграфов. Любой из них подтверждал наличие состава преступления — зачем же доказывать оба?
Словом, вы могли приступить к делу, дав присяжным этот маленький дополнительный толчок, но без необходимости предъявлять какие-либо доказательства.
Другой убийственный для защиты пункт заключался в элементе, связанном с отягчающими обстоятельствами и с тем, что обвиняемый посредством действий или слов поверг истицу «в состояние страха угрозой, что, если она не подчинится, ее ожидает неминуемая смерть или тяжкие телесные повреждения». Обвинитель мог доказать присутствие этого элемента, который прибавлял к наказанию потенциальные семьдесят девять лет, задав один-единственный вопрос самой жертве. И как мог защитник опровергнуть ее показания? При определении слова «страх» учитывалась лишь точка зрения пострадавшей. Подсудимый не обязательно должен был говорить что-то. Действия, составляющие акт насилия, уже сами по себе внушают разумной женщине опасения, что насильник изувечит или убьет ее, если не получит то, что хочет. Или даже если получит.
— Это работа Норы, — сказал я Генри, когда мы вместе с ним прочитали обвинение.
Генри молча кивнул.