Но это лишь в том случае, если мы не дадим делу выйти из города. Если же они обратятся в Ассоциацию окружных прокуроров и там выберут кого-то иногороднего, такого преимущества у меня уже не будет.
— А что, если он сам выберет обвинителя из другого города?
— Такой риск существует. Если он это сделает, тогда нам придется постараться и отыскать иной способ повлиять на этого обвинителя. Но я не думаю, что такое может случиться. Видишь ли, это будет честь, которую я ему оказываю. Кем бы ни оказался избранный им обвинитель, тому это тоже принесет некоторую популярность. И... признание. Выбиравшему это даст повод сказать: «Для такой работы мне требуется самый лучший адвокат в городе. Вот этот человек!» Это называется жирным куском. Оказанная любезность. Нет, он не станет отдавать такое дело иногороднему.
— Господи, Марк...
Психологической особенностью Линды был быстрый переход от воодушевления к сосредоточенности. Пока я говорил, она расхаживала по кабинету, но теперь Линда снова села в кресло. Одна ее рука поднялась ко рту и застыла там. Другой рукой Линда обхватила живот. Плечи ее сузились. Она пристально смотрела в какую-то точку на другой стороне комнаты. Я, наблюдая, остановился рядом с ее креслом. Эта сцена была привычной. Ко мне всегда идеи приходили либо быстро, либо не приходили вовсе. Медленно прорабатывать их — это уже было делом Линды. На улице, казалось, начинало вечереть.
— А у тебя, Линда, есть какие-то соображения?
— Я думала об одном плане, — сразу же ответила она. — Задерживать дело в течение месяца, двух или трех, пока нужный нам судья не подберет подходящего для нас состава присяжных. Затем позволить этому судье самому выбрать специального обвинителя. В этом есть смысл, потому что именно этому суду присяжных обвинитель будет представлять дело. Ну, а мы в этом случае получаем возможность повлиять на судью, когда он начнет подбирать присяжных, если дождемся назначения такого судьи, который нам нужен.
В течение минуты я смотрел в потолок, проигрывая в уме предложенный сценарий.
— Да... может быть, но такой путь выглядит рискованней, потому что тогда мы оказываемся вовлеченными в дело на более долгий срок, а результат будет тем же. Я чувствую, что мы должны действовать быстро, Линда. Если заметят, что мы хоть сколько-нибудь тянем с этим, сразу станет понятно, что мы чего-то выжидаем. К тому же, даже если все сработает, в какое положение это ставит Дэвида? Парень, преступление которого было покрыто его отцом! Он вовсе не будет реабилитирован и вдобавок получит приговор. Это будет преследовать его до конца жизни. Он потеряет свою работу, возможно, и жену... Нет! Уж пусть лучше кто-нибудь, кто будет выглядеть совершенно независимым, расследует дело и объявит, что там ничего нет. Или присудит Дэвиду условное освобождение, или что-то еще.
Линда взглянула на меня.
— Ты уже говорил это раньше — условное освобождение. Но пойдет ли Дэвид даже на согласованное признание?
Пойдет ли? Набраться духу и сказать судье «я виновен» — хуже ли это, чем оказаться перед вероятностью угодить в тюрьму.
— Он этого не делал, — сказал я Линде. — Он утверждает, что не делал. Когда дойдет до последней черты, он, может быть, и изменит свои показания, но в настоящий момент... Господи, Линда, его версия...
Я пересказал ей версию Дэвида. Я пожалел, что не сам Дэвид это делал. В его устах все звучало намного правдоподобнее, личное участие придавало рассказу особый колорит. Постепенно глаза Линды округлились. Она не давала оценки этой истории с точки зрения ее правдивости, она слушала ее как адвокат защиты.
— Да, не хотела бы я, чтобы мне пришлось убеждать во всем этом присяжных, — сказала она.
— Скажи мне все, что ты думаешь. Теперь тебе понятно, почему я не хочу выносить это на суд.
— Но предложенный тобой путь опасен, Марк. Ведь в этом случае мы выпускаем дело из своих рук...
— Предложи мне иной путь, Линда. Поверь, я готов прислушаться к любому совету. Я не спал всю ночь. И это единственный план, который не был мной забракован. Предложи мне лучший. Пожалуйста!
Она не смогла. Всякий другой план заканчивался либо тем, что кто-нибудь забирал дело из-под нашего контроля, либо Дэвид обрекался на вечную муку, либо и то и другое вместе. Мой путь начинал казаться лучшим, но тоже лишь в сравнении.
— Как ты внушишь все это специальному обвинителю? — спросила Линда.
— Я надеюсь, что он сообразит сам. Если нет, то мне придется объяснить ему.
— А если он пойдет с этим в газету?..
— Есть и такой риск, но я готов к нему.
— Может быть, это лучше сделать мне? Было бы хорошо, если бы тебе удалось сохранить работу, за которую ты так боролся.
Мгновенно в глазах у меня потемнело от гнева.
— У меня и раньше была работа, — сказал я. — Я могу вернуться к ней. Я не собираюсь бросать Дэвида ради того, чтобы сохранить свою должность. Я просто боюсь — скажи мне, Линда, — я боюсь, не упустил ли я чего-то. Лоис считает, что все в моей власти, что я каким-то образом могу остановить все это прямо сейчас. Это правда?
У меня подкашивались ноги. Адреналин помог мне продержаться всю ночь, довел до здания суда, но перед центральным входом действие его исчезло.
— Линда, скажи мне, если ты считаешь, что я ошибаюсь. Я уже ни в чем не уверен. Я всю ночь был на ногах. Я больше не думаю, а лишь реагирую. Ты хорошо знаешь меня. Обычно, выстроив какой-нибудь план, я зацикливаюсь на нем. Есть ли что-нибудь важное, что я совершенно упустил из виду?
Линда посмотрела на меня с состраданием, поняв, как мне показалось, что я прошу ее не о профессиональной экспертизе.
— Нет, Марк. Это жуткая ситуация. Любое решение здесь должно показаться одинаково ужасным. Но я тоже не могу придумать ничего лучшего. И не думаю, что это мог бы сделать кто-то другой... Но тебе лучше остановиться именно на этом, — добавила она. — Спешка тут не особенно важна: время покажет. Тебе следует быть осторожным, когда ты будешь делать официальное заявление.
Я кивнул. Хороший совет.
— Мне думается, что я еще обязан убедить в этом и Лоис. Знаешь, когда ты недавно обняла меня, это было первое объятие с тех пор, как я увидел Дэвида в тюрьме. Можно сказать... семейный кризис...
Пора было возвращаться домой. Когда я начинал испытывать к себе чувство жалости, пусть даже показывая это только Линде, я терял самого себя. Такие вещи делать не стоило. Линда снова рванулась ко мне, затем все так же неловко остановилась и просто с грустью на меня посмотрела. Когда в дверь постучала Пэтти, принесшая мою кока-колу, мы с Линдой почувствовали себя так, будто нас застали врасплох.
Остальной части старших чиновников моего аппарата вдохновлявшая меня идея тоже не понравилась.
Шеф большого совета присяжных подхватила меня под руку, как только я вошел в конференц-зал.
— Послушайте, босс, — сказала она с той конфиденциальностью, какая только была возможна в этом маленьком помещении, полном профессиональных соглядатаев. — Я уже думала об этом сегодня утром. Первое, что вам надо сделать, — это подождать, пока подберется подходящий состав присяжных. Вы знаете, что присяжные бывают разные, — к тому же, если я представляю дело соответствующим образом, — я, конечно, не говорю, что мы можем добиться оправдания, шансов на это мало, но если я представлю все, как надо, мы можем выбить парню обвинение в обычном сексуальном нападении вместо нападения при отягчающих обстоятельствах. Судя по тому, что я узнала из «Новостей», никакой травмы не было...
— Забудьте об этом, Хелен. Дело будете вести не вы.
— Не я? Тогда кто же?
— Мне лучше сразу объяснить это и остальным. Все собрались?
Разумеется, все были в сборе. Я заговорил, и они начали хмуриться. У них было то же возражение, что и у Линды: в этом случае мы устранялись от дела. Никто не высказывал своего несогласия вслух, но все и без того было ясно.