"Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, обвинение выдвинуло дело prima facie[1], а вовсе не то, что можно считать неопровержимым. Это вряд ли стоит принимать за установленное. Если вы вспомните мой перекрестный допрос истца..."
Надо видеть, какое при этом выражение появляется в глазах присяжных. Подобные речи совершенно невразумительны для них. Очень многие юристы по сути общаются в зале суда лишь друг с другом.
В начале своего выступления на пресс-конференции я говорил как политик. «Будут избраны специальные обвинители». Теперь я сознательно отказывался от этого и снова заговорил как судебный обвинитель. Я умел кое-что и получше. Мне помнилось, как во время нашей первой учебной сессии старый Элиот Куин поучал нас, юных адвокатов:
— Речь всегда должна быть энергичной. Не «он достал пистолет», а «он ткнул пистолет в лицо клерка». Вот и вы тоже ткните им в лица присяжных. Пусть они увидят всю эту сцену. Затем вы поворачиваетесь и смотрите на обвиняемого. «Этот человек присутствует здесь — вот он! Именно он сделал это! У него был пистолет! Все это сделал он! Он!»
Я запомнил. Я выучился говорить с судом присяжных целыми предложениями со связующими эти предложения фразами. Это звучало глубокомысленно, даже когда изобреталось на ходу. Позанимайся этим достаточное количество лет, и ты сможешь строить свою речь по уже готовому образцу, даже когда тебя возмущает каждый заданный вопрос, даже когда ты боишься, что допустил самую грубую в твоей жизни ошибку.
Я постарался превратить допрос, который мне учинили репортеры, во взаимный обмен шутками. Мои слушатели легко поддались на это.
— Не дал ли вам Хью каким-нибудь образом понять, кого он собирается выбрать?
— Если вы считаете, что Хью Рейнолдс мог поделиться со мной какими-то своими планами, то вас, очевидно, не было в городе в прошлом году.
Снова смех и одобрительные кивки.
— Кто будет адвокатом вашего сына? — спросил кто-то.
— Я сам приглашу защитника. Пока я этого не сделал.
— На чьей стороне будете вы?
Я смерил спросившего холодным взглядом, и он опустил глаза в свой блокнот. Все мгновенно угомонились. Где здесь пролегала граница? Я являлся главным обвинителем суда и одновременно сам был на скамье подсудимых. Моя роль продолжала меняться. Относились ли они ко мне с должным уважением, как к человеку, который легко мог лишить их возможности слушать будущие истории, или же они загоняли меня в «местные новости» точно так, как и любого другого беззащитного гражданина?
— Я на стороне Дэвида, конечно. Все обвинители дают клятву следить за исполнением законности.
Да, здесь я сам снова употребил одну из затасканных фраз, но это было хорошее клише — оно что-то означало.
— В настоящем случае я не вижу противоречия между двумя позициями. Я сделал то, что сделал, дабы избежать даже видимости такого конфликта. Я проинструктировал своих сотрудников, чтобы они не информировали меня о ходе расследования. И в любом случае ни один из постоянных сотрудников моего аппарата не будет посвящен в какие-то обстоятельства этого судебного дела. Фактически я создаю независимый вспомогательный отдел окружной прокуратуры.
— В какое же положение это ставит вас?
— В такое, которое позволит мне продолжать заниматься своей работой по обвинению преступников в округе Бексар. До тех пор, пока будет вестись дело Дэвида, я не приму в нем сколь-нибудь активного участия.
Они попытались вернуть меня в прежнее благодушное настроение.
— В зале суда вы займете место среди публики, не так ли? — спросил Дик Хейдрич.
— Можете быть уверены, если до этого дойдет.
Они услышали сигнал «желтой тревоги».
— Вы полагаете, что все могло бы закончиться и прекращением дела?
— Если специальный обвинитель будет знать, что он делает, то да.
— Вы считаете обвинение необоснованным?
— Послушайте, ведь вы же видите, что я не веду расследование, верно? Хью всегда говорил, что я уклоняюсь от сложных судебных дел. Кажется, он говорил это тебе, Дик, не так ли? Так вот данное дело как раз из тех, от которых я предпочитаю уклониться: единственная свидетельница, неправдоподобная история, ни одного физического доказательства, которое подтверждало бы выдвинутое ею обвинение. Все высосано из пальца, и я рад, что могу с уверенностью утверждать это. Представьте, Дэвид вдруг ни с того ни с сего нападает на женщину, которая его знает, да еще в собственном офисе? Сами посудите. Если вы даже и не знакомы с Дэвидом, в такое трудно поверить, согласитесь!
Джин Палмер была маленькой, почти девчоночьего вида молодой женщиной, которая всего лишь два года назад начала вести репортажи из зала суда, и, тем не менее, она регулярно приоткрывала его предполагаемые секреты. Похоже, она не только всегда старалась держаться в тени, если случалось что-то важное, но еще и неизменно задавала самые умные вопросы. Я уже раньше задумывался: не имеет ли она какой-то юридической подготовки? В тот день Джин Палмер единственная не поддалась общему шутливому настроению. И в наступившей паузе, как обычно, послышался ее маленький вопрос:
— Если дело не будет прекращено, возможна ли договоренность по согласованному признанию?
Тот же неизбежный вопрос задавала мне и Линда. Истинный-то его смысл скрывался внутри. Я задумался. Мне не хотелось отметать всякую возможность выбора уже в самом начале дела. Мое молчание длилось достаточно долго, чтобы взгляды всех обратились в мою сторону. Моя первая фраза прозвучала как простая отговорка:
— Специальные обвинители, разумеется, будут наделены полномочиями выступать с предложениями по приговору.
Такой ответ их не удовлетворил. Прежде чем последовал другой вопрос, я продолжил:
— Но я не думаю, что тут возможно какое-то досудебное соглашение сторон. Мой сын невиновен. Я сильно сомневаюсь, что кто-то может склонить его к признанию вины.
В глазах репортеров я прочитал будущие газетные заголовки: «Окружной прокурор утверждает: мой сын невиновен». Работая над своими репортажами, они, вероятно, забудут о шутливом тоне, в котором прошла пресс-конференция, но они наполнят свои статьи тем, что дал им я: мыслью о необоснованности обвинения и о том, что я поступил правильно, потому что был убежден в невиновности сына и в его последующей реабилитации. Я снова посмотрел на Джин Палмер, но она не ответила на мой взгляд, что-то медленно записывая в своем блокноте.
После этого закрыть конференцию было уже несложно. Они с жадностью проглотили полученные новости. Настало время изрыгнуть все это на бумагу и разослать по радиоволнам. Как только Пэтти, подошедшая по моему сигналу, открыла дверь, половина присутствовавших рванулась к выходу. Двое или трое из оставшихся, включая Джин Палмер, попытались еще задержаться, но Пэтти вытолкала их. Когда все они ушли, появилась Линда.
— Помолись о свежих новостях, — сказала она, — о чем-то, способном отвлечь все их мысли.
Я покачал головой.
— Такого не случится. И так слишком хорошо. Слишком много точек зрения на все это. По всей видимости, в настоящее время они уже на пути к офису Хью Рейнолдса. Пусть он продолжает этот спектакль.
Было всего лишь одиннадцать часов утра, но я чувствовал себя так, словно день близился к завершению. Я рассеянно взглянул на письменный стол, подумав, чем бы заняться.
— Не хочешь ли посмотреть текущие дела? — спросила Линда.
— А ты бы хотела на моем месте?
Линда не стала садиться. Подперев голову рукой, она смотрела на меня с противоположного конца стола.
— Я понимаю, есть веские основания, для того чтобы все прочее сейчас для тебя остановилось, но этого никогда не произойдет. Начать хотя бы с того, что завтра у тебя судебный день.