В течение долгого, как нам показалось, времени мы просто лежали, шумно дыша, но вскоре моя рука немного подвинулась в направлении ее тела, а ее рука потянулась к моему. Мы глянули друг на друга и снова поцеловались. Я выдумывал всякие вещи, которые скажу ей, в том числе, что не принимаю ее отставки, однако не сказал ничего. Линда тоже долго молчала. Когда мы в конце концов заговорили, это был едва слышный шепот. Я одновременно и чувствовал и слышал ее голос.
— Оставайся в стороне от этого, если хочешь, — сказал я. — Я понимаю. Мне нужна ты, а не дело.
Линда беспечно рассмеялась.
— Попробуй не отпустить меня.
Ирония моей предвыборной кампании заключалась в том, что все считали нас с Линдой любовниками, хотя к тому времени мы ими фактически уже не были.
Мысль иметь партнером по работе женщину казалась мне волнующей, когда я впервые задумался над этим, но все это волнение было утеряно в повседневном потоке частной адвокатской практики. Линда не была кокеткой, а я состоял в браке, который тогда еще не считал обреченным. Может быть, уже в ту пору о нас ходили сплетни, но они не имели ничего общего с действительностью. В офисе и в судебном зале мы оба были поглощены исключительно работой.
Парадоксально, но именно из работы и выросла наша близость, имевшая своим источником скорее труд, чем секс. Никто не мог бы определить степень нашей близости — слишком уж разными людьми мы были. Но когда мы работали вместе, то могли почти читать мысли друг друга. Мы подталкивали один другого к умозаключениям, отвечая на возражения прежде, чем они произносились вслух. Я был человеком идеи. Я выдавал их по десятку в час. Линда выбирала из них самую подходящую и развивала ее. Я не могу вспомнить, сколько раз мы начинали беседовать о деле еще днем в ее или моем кабинете, расхаживая из угла в угол, падая в кресла, кивая выкрикивая и смеясь, и обнаруживали потом, что кофейник давно выкипел, а секретарша ушла домой уже несколько часов назад. После ряда таких поздних бесед могло показаться странным, что мы разъезжались из офиса по разным домам, но именно так мы и поступали. Мы не были подростками на свидании, не обменивались прощальными поцелуями. Весьма редко между нами возникала даже неловкая пауза, когда я провожал Линду до ее автомобиля.
Между мной и Линдой не завязалось того, что называют любовной интрижкой. Я слышал, как люди используют это выражение, и я не понимаю, что оно означает. Тут, в конце концов, существуют некие демаркационные линии. В определенный момент ты сбрасываешь с себя одежду. Обычно с такой специфической целью ты отправляешься в какое-то определенное место. Когда у нас с Линдой впервые началось это, все совсем не походило на тот безумный вечер в моем кабинете. Мы знали, что делали. Мы были партнерами уже три года. Я видел двух или трех ее приятелей, исчезнувших в небытие. Она же слышала, с каким все возрастающим трудом я говорил о Лоис или не упоминал о ней вовсе, рассказывая о своих семейных делах. Лоис поначалу была холодна с Линдой, а затем непонятным образом потеплела к ней, словно бы поняла, что между мной и моим партнером по работе не существовало ничего сексуального, или попросту перестала волноваться о том, что что-то все же было. Когда это началось, Линда знала о том компромиссе, которого я достиг дома, знала, что мы с Лоис, вероятно, проживем вместе до самой смерти, но в действительности больше никогда не будем супругами.
В продолжение всех лет нашей любовной связи Линда ни разу не потребовала от меня чего-то большего и даже никогда не намекала на то, что ей хотелось бы иметь что-то подобное. Даже когда мы были любовниками, это оставалось второстепенным по сравнению с нашим деловым партнерством. Наша связь никогда не обрывалась, между нами не было бурных сцен, но все словно бы сошло на нет за несколько месяцев до моего решения баллотироваться в окружные прокуроры. Это казалось маловажной частью нашей жизни, тем, на что у нас больше не было времени. Но внутренняя наша связь не обрывалась даже тогда. Когда мы нуждались друг в друге, когда нам нужны были мысли друг друга, связь эта всегда оказывалась на месте.
Уже когда я принял должность окружного прокурора, Линда, должно быть, решила, что между нами что-то изменилось, и та тонкая нить, которая соединяла нас, сильно напряглась, пока не оборвалась безвозвратно, как только я попал в затруднительное положение из-за дела Дэвида. Я не оставил Линде ни одной открытой двери. Может быть, она даже подумала, что семейный кризис вернул меня в лоно моей семьи. Я не знаю: мы не говорили с нею о том, что она думала. Но после той ночи в офисе мы с Линдой снова стали партнерами. Когда мне нужна была ее помощь, я получал ее. Даже когда мне этого не хотелось, я мог на нее рассчитывать.
Глава 6
Когда Менди Джексон заняла место свидетеля, мои надежды начали воскресать. Она не выглядела нервной — напротив, была далека от этого. Она, как это случается со многими свидетелями, излишне старательно подготовилась. Нигде презумпция невиновности не действует так, как в обвинениях, связанных с изнасилованием. Члены суда присяжных не могут поверить, что женщина способна позволить, чтобы подобное случилось с нею без определенной доли добровольного ее в том участия. Если женщина говорит правду, она описывает нечто ужасное, а потому обязана выглядеть потрясенной. Если она не плачет, присяжные не верят ей. А ведь многие пострадавшие контролируют себя, чтобы не заплакать. К тому времени, когда дело доходит до суда, они обычно выдерживают настоящую борьбу с собою за подобный самоконтроль. Рассказывать такую историю незнакомым людям довольно неприятно, разрыдаться перед ними — означает вызвать даже большую к себе симпатию. Слишком многие жертвы сексуальных насилий свидетельствуют совершенно монотонными голосами. Они как бы отдаляют себя от своих историй, поэтому их рассказы часто кажутся выдуманными. Менди Джексон выглядела так, будто должна была оказаться одной из таких свидетельниц. Она держалась абсолютно строго. Она, казалось, была слепа и к присяжным и к судебному залу. У меня забрезжила некоторая надежда.
Затем Менди Джексон заняла свое место и повернулась так, чтобы смотреть прямо на Дэвида. Она глядела на него спокойным, пристальным взглядом.
И Дэвид смущенно поежился в своем кресле и отвернулся.
А присяжные в это время наблюдали за ним.
Начинать процесс, думая о том, какие сюрпризы ожидают тебя впереди, всегда связано с волнением. А в день, когда открылся процесс по делу Дэвида, я особенно волновался. Когда я сам участвую в работе суда, меня утешает сознание, что едва только все начнется, я узнаю, что нужно делать. Всегда успокаиваешься после того, как игра уже началась. Сегодня такого утешения у меня не было. Я здесь являлся всего лишь зрителем. Я даже поймал себя на мысли о том, почему, собственно, я возложил это на Генри. Я не сразу решил вопрос: надо ли мне вообще наблюдать за ходом событий. Я сказал Лоис, что сделаю все, для того чтобы обвинение было снято, но фактически я отдалился от дела настолько, насколько было возможно: полностью отстранив от участия в нем свой департамент и передав обвинение в руки моего злейшего врага. На то существовали серьезные основания. В таком деле чрезвычайно важно создать впечатление, что все требуемые правила соблюдены. Даже теперь, когда мой план рухнул, это впечатление должно было пойти нам на пользу. В делах с участием присяжных всякое подозрение, что система правосудия искажена ради подсудимого, могло навредить обвиняемому. Вот почему я самоустранился. Вот почему я пригласил только одного защитника, но установил участие в процессе двух специальных обвинителей. Теперь, придав таким образом Дэвиду максимально несчастный вид, я не хотел рисковать подобным впечатлением, маяча за его спиной. Я долго думал над тем, нужно ли мне даже присутствовать здесь, но в конечном итоге решение так и не было принято. Я находился там, потому что просто не мог не прийти.
Однако заходить за судейский барьер мне было заказано. В половине десятого утра в день процесса по делу Дэвида я сидел в заднем ряду судебного зала. Зал судьи Уотлина был одним из самых больших в здании, и в тот день он был переполнен. Все места, не занятые прессой, занимали судебные стервятники. Среди них было немало юристов: как защитников, так и обвинителей. Никто не хотел пропустить последнего обвинительного процесса с участием Норы Браун и Генри, для которого этот процесс был очередным. Сегодняшний суд, как и всякий другой, должен был оказаться поучительным. В этом уравнении сам обвиняемый не фигурировал вовсе.